Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Гордин Руфин Руфинович

Вот на слоге оба Александра, можно сказать, и сошлись, ибо по воле государыни, оценившей их способности, стали главными сочинителями государственных бумаг, а граф — актов с иностранными державами. Екатерина вполне надеялась на него, знала: не даст промашки и непременно явит пункты к выгоде России. Он был холодно расчетлив и трезв в этих случаях, и ничто не могло сбить его с позиции.

— Можно ли доверять нашему союзнику? — переспросил граф. — Сказать по правде, я бы не стал. У него свое на уме. Но, увы, наша государыня им весьма обнадежена и слушать не хочет об умеренности

чувств. Знай твердит свое: у него глаза орла. Эти глаза не способны-де двоедушничать. Очень даже способны. У него свой интерес, и он станет жестко его отстаивать. И нас предаст.

— У нашей государыни пылкая натура, — заметил Храповицкий, — она склонна чувствовать сердцем.

— Да, да, именно сердцем. А в политике сердцу решительно нету места. В политике надобен жесткий расчет и никаких сантиментов. Боже от них упаси! — Безбородко был саркастичен и непреклонен. — Между нами говоря, я убежден, что женщине в политике делать нечего. Даже такой мозговитой, как наша государыня. Разве что ежли ее плотно обступят советники и не дадут ходу. Так ведь выдернется и начнет воротить по-своему.

— Тотчас видно, граф, что вы холосты и не жалуете женский пол, — с улыбкой подкольнул Храповицкий.

— Э, мое счастие! Свобода, друг мой, ничем заменима быть не может. Я на том стою.

Кортеж тем временем приблизился к Судаку. Дорога шла по-над морем. Далекий парус, словно парящая чайка, недвижимо стоял у границы моря и неба. А впереди подобно сказочному видению высился утес, обрамленный крепостными стенами. На самой его вершине гордо утвердился замок.

— Экая красота! — воскликнул Храповицкий. — Кто же сие соорудил? Ну не татары же, в самом деле!

— Ну уж верно, нет. Сколько мне известно, сей замок сочинен генуэзцами, торговыми людьми, для охранения товаров, кои они ввозили и вывозили. Благо разбойных племен тут во все времена хватало. Ныне, как я понимаю, он вряд ли обитаем и чему-нибудь служит. Впрочем, мы сможем вскоре все доподлинно вызнать.

— Сколько много в Тавриде достопримечательностей и живописных мест! — восхищенно заметил Храповицкий. — И как все располагались! Сам Господь позаботился об их неприступности: княжество Феодоро, Чембало тех же генуэзцев, Чуфут-Кале… А мы, как говорят, много чего миновали.

— Всюду не побываешь, всего не переглядишь, — философски изрек Безбородко. — Как можно было понять, татары не строили, а все больше разрушали.

Генуэзцев, как можно было предположить, и след простыл. А слава Генуи давным-давно умалилась. Остались лишь крепости-фактории на побережье и на торговых реках — Дону, Днепре и Днестре — свидетелями ее былого могущества.

— Государыня возложила на меня поручение вызнать все касательно начала, а особливо конца Византийской империи, — сказал Безбородко. — И, сверх того, о проникновении христиан на берега Черного моря, какова была их власть и когда она скончалась. Узнал я, что города генуэзцев были богаты и процветали: Кафа, ныне Феодосия, Боспоро, ныне Керчь, Солдайя, ныне Судак, Чембало, ныне Балаклава; были и другие, помельче. Они стали хиреть, как только турок сокрушил Византию и ее столицу Константинополь.

А потом наступил и их черед, они пали под ударами турок и татар. Да и не могло быть иначе: пал оплот христианства, пали и его города. Тому уж как триста с лишним лет.

Разговаривая, они медленно поднимались вдоль крепостной стены. Широкая тропа шла в гору. Она была протоптана множеством ног.

— Свято место пусто не бывает: эвон, мечеть ихняя, — кивнул Храповицкий.

Они вошли в прохладный полумрак, надевши шляпы — так было положено по мусульманскому закону. Их встретил мулла. В его глазах читалось удивление. Мечеть была пуста; верно, час неурочный — решили оба.

— Что угодно беям в доме Аллаха?

— Не скажет ли почтеннейший мулла, кто содержит сейчас эту крепость? И мечеть?

— Прежде здесь, по ту сторону моря, стоял гарнизон наших единоверцев, сильный гарнизон. Теперь же за порядком следят двенадцать воинов Аллаха. Прихожане несут мне, муэдзину и служке сколько могут еды. Вот и все.

— А деньги?

— А зачем нам деньги, если вдоволь еды? У нас бедный приход, совсем мало молящихся. Власть ханов пришла к концу, и народ стал разбредаться, кто куда. Те, кто прикован к земле по ту сторону стены, остались. Но там у них своя мечеть и свой мулла. Слава Аллаху и его пророку — они не допустили разрушения уклада: люди по-старому трудятся на земле и пять раз в день встают на молитву, почитают законы шариата. Русский закон — закон другой веры, он нам не годится.

— Но почему? — удивился Безбородко. — Разве в нашем законе есть что-нибудь противоречащее вашему? Наши законы так же гласят: не укради, не убий, не прелюбодействуй, не обманывай…

Мулла замотал головой:

— Нет, нет, нет, так же, как луна не упадет на землю, так же, как звездам не сойти с небосвода, так и нашей вере не сойтись с вашей. У нас есть законы, они созданы только для тех, кто уверовал в Аллаха, и уверовавшие чтут их. Аллах, творец всего сущего, создал всех людей разными. И так будет до скончания веку. Мы не приживемся на вашей земле, а вы…

— Договаривай, святой человек. А мы — на вашей? Так?

— С соизволения Аллаха, — наклонил голову мулла.

Они вышли. После прохладного сумрака день показался им ослепительным. Неспешно побрели наверх, туда, где, по словам муллы, обитал святой человек — дервиш. Под ногами хрустело пересохшее былье.

— Вот видите, — сказал Храповицкий, — они фанатики, они упорны в своих заблуждениях, и переделать их невозможно.

— Кто знает, заблуждения ли это, — отозвался Безбородко. — Не нам судить об этом. Кто может сказать, чей бог истинней?

— Я могу! — смело заявил Храповицкий. — Тот, кто старее, тот и истинный. Исламская религия появилась спустя шестьсот лет после Рождества Христова.

— Пустое, друг мой, — усмехнулся Безбородко. — Еврейский бог Яхве существовал задолго до Христа. Да и до него были предшественники. Нам бы сойтись на том, что бог един. Да разве с ними столкуешься!

— Вот и я о чем! — горячо произнес Храповицкий. — Нам с этими фанатиками не по дороге. Это непокорное стадо, ему надобен железный пастух.