Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)
Шрифт:
После зловещего дня, 21 января, она иногда прогуливалась на свежем воздухе, но на верхней, огороженной зубцами башни площадке.
Солдаты муниципальной гвардии были предупреждены, что трем женщинам разрешено выходить, но целый день они напрасно прождали, что узницы воспользуются разрешением.
Около пяти часов во внутренний дворик спустился какой-то мужчина и подошел к сержанту, командиру караульного поста.
— А, это ты, папаша Тизон! — произнес он и по голосу чувствовалось, что у сержанта было хорошее настроение.
— Да, это я, гражданин. Я принес от Мориса Линдея,
— И в то время, когда придет дочь, тебя здесь не будет, бессердечный отец? — спросил сержант.
— Увы, но не по своей воле я должен покинуть Тампль, гражданин сержант. Я тоже надеялся обнять свою бедную дочь, которую
не видел уже два месяца. Как бы не так! Служба, проклятая служба вынуждает меня в это время покинуть Тампль, идти с докладом в Коммуну. У ворот меня ожидают два сержанта с фиакром, и все это как раз в то время, когда должна прийти бедная Софи.
— Бедный отец, — сказал сержант.
К Родине любовь Душит голос крови. Одно стонет, и другое просит В жертву долга…— Папаша Тизон, если ты сможешь найти рифму, завершающую это стихотворение, скажи мне. А то мне никак не удается ее подобрать.
— А ты, гражданин сержант, когда дочь придет повидаться со своей бедной матерью, которая без нее уже просто погибает, пропусти уж ее.
— Приказ для меня — закон! — ответил сержант, в котором читатели несомненно узнали нашего друга Лорэна. — Заверяю тебя, когда придет твоя дочь, ее пропустят.
— Спасибо, бравый фермопил, спасибо, — поблагодарил Тизон.
И он направился с докладом в Коммуну, нашептывая:
— О, бедная жена, хоть бы ей посчастливилось!
— Послушай, сержант, — обратился к Лорэну один из караульных, слышавших этот разговор, глядя вслед уходящему Тизону, — это трогает до глубины души, не правда ли?
— Что именно, гражданин Дево? — спросил Лорэн.
— Ну, как же! — сказал сентиментальный гвардеец. — Видеть как человек с суровым лицом и каменным сердцем, этот безжалостный страж королевы уходит со слезами горя и радости на глазах из-за того, что его жена увидит дочь, а он — нет! Да, сержант, не раздумывая можно сказать, все это очень печально…
— Несомненно, вот поэтому он и не раздумывает, а просто уходит со слезами, как ты точно подметил.
— О чем он должен думать?
— Хотя бы о том, что другая женщина, с которой он так безжалостно обращается, тоже три месяца не видела своего ребенка. Но о ее горе, о ней он не думает, его волнуют только свои беды. Конечно, эта женщина была королевой, — продолжал сержант насмешливым тоном, смысл которого трудно было понять, — и он должен обращаться с королевой иначе, чем со своей женой.
— Неважно, все равно это грустно, — сказал Дево.
— Грустно, но необходимо, — заметил Лорэн. — Самое лучшее, как ты уже Сказал, не думать…
И он принялся мурлыкать:
ВчераВ то время как Лорэн сочинял эту буколическую песенку, слева от поста вдруг послышался сильный шум: проклятия, угрозы, плач.
— Что случилось? — спросил Дево.
— Кажется, голос ребенка, — прислушиваясь, ответил Лорэн.
— Действительно, — сказал один из караульных, — там бьют бедного малыша. Все-таки не стоило посылать людей, не имеющих собственных детей.
— Не хочешь ли спеть? — произнес какой-то пьяный и хриплый голос.
И, подавая пример, заорал:
Мадам Ве'то [34] собиралась Перерезать весь Париж.— Нет, — ответил ребенок, — я не буду петь.
— Так ты будешь петь?
И пьяный опять завел свое:
Мадам Ве'то собиралась…34
Вето — от латинского veto — запрещаю; прозвище короля, употреблявшееся во Франции в связи с конституцией 1791 года, ограничивавшей права монарха.
— Нет, — ответил ребенок, — нет, нет, нет.
— Ах ты, маленький негодяй! — сказал хриплый голос.
И в воздухе раздался свист ремня. Ребенок завопил от боли.
— Черт возьми! — сказал Лорэн, — это же подлец Симон избивает маленького Капета.
Кое-кто из солдат караульной службы пожал плечами, двое или трое попытались улыбнуться. Дево поднялся и ушел.
— Я ведь говорил, — прошептал он, — что таким отцам, как я, здесь нечего делать.
Вдруг маленькая дверь открылась, и королевский сын выбежал во двор под ударами ремня своего стража, но рядом упало что-то тяжелое, задев его ногу.
— А! — закричал ребенок.
Он споткнулся и опустился на колено.
— Принеси мне колодку, чудовище, а не то я…
Ребенок поднялся и в знак отказа покачал головой.
— Ах так! — прорычал тот же голос. — Ну, подожди, я покажу тебе.
И сапожник Симон высунул голову из чулана, словно дикий зверь из берлоги.
— Довольно! — прикрикнул Лорэн, нахмурив брови. — И до чего же мы так дойдем, гражданин Симон?
— Нужно покарать этого волчонка, — сказал сапожник.
— За что его карать? — спросил Лорэн.
— За что?
— Да.
— За то, что этот маленький негодяй не хочет ни петь, как настоящий патриот, ни работать, как настоящий гражданин.
— И зачем тебе это нужно? — ответил Лорэн. — Разве нация доверила тебе Капета для того, чтобы ты учил его петь?
— Ах, вот в чем дело! — произнес удивленный Симон. — Куда это ты суешь свой нос, сержант? Я тебя спрашиваю.
— Куда я сую свой нос? Я вмешиваюсь в то, что касается каждого человека, имеющего сердце. А сердечному человеку не пристало смотреть, как бьют ребенка.