Шифр Александра
Шрифт:
Нокс покачал головой. И о чем только он думает. С другой стороны, поразительное неприятие другом общепринятых правил поведения действовало заразительно.
— А на участке?
— Никаких проблем. Разговаривать буду я. Впрочем, там будет не до разговоров. Наверху только строители, а внизу вообще никого. Если не считать мертвецов. Несколько залов, в каждом около сотни ниш, и везде кости и артефакты. Мансур должен переправить их в музей. Срок — две недели. Работать будут люди из музея, университетские, с побережья. Охранник один, возле спуска, но ему достаточно показать стандартный пропуск
Нокс неуверенно пожал плечами.
— Ты же знаешь, что обо мне думают в Каире. Если попадусь, тебя ждут большие неприятности.
— Наплюй на Каир, — ухмыльнулся Огюстен. — Меня до сих пор тошнит от этого ублюдка Юсуфа. Так подставить вас с Ричардом… Поверь, помочь тебе — для меня удовольствие. Да и никто ничего не узнает. Я трепаться не стану. А ты?
— Меня могут узнать.
— Не думаю. Ибрагим — возможно, но он человек хороший и никому ничего не скажет. Да и на раскопе вряд ли еще появится — там ведь и костюм можно испачкать. Больше тебя никто не знает. Люди все хорошие, кроме той роскошной гречанки Елены и ее…
— Елена? — Нокс потер лоб. — Елена Колоктронис?
Огюстен скорчил гримасу.
— Ты ее знаешь?
— Нет. Просто угадал.
— А если серьезно?
— Помнишь, что случилось с моими родителями и сестрой?
— Конечно. А что? Она имеет к этому какое-то отношение?
— За рулем был ее муж.
— Ох… И он… Тоже?..
— Да.
— Извини. Вам обоим, тебе и ей, сильно не повезло. Но это не важно. Ее там завтра не будет.
— Точно?
— Точно. На ней раскопки в Дельте. Она здесь только потому, что привезла фотографа. Француженку. Гейл Дюма или что-то в этом роде.
— Фотограф? — Нокс покачал головой. — Нет, я ее не знаю.
— Вот и отлично. — Огюстен усмехнулся и поднял бутылку. Они чокнулись. — Тебе абсолютно нечего опасаться.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Огюстен был прав, предложив ему отправиться на раскоп. Пора проветриться. С самого утра Нокс ощущал приятное и, к сожалению, полузабытое волнение. Как же давно он не участвовал в настоящей экспедиции. Пожалуй, слишком давно. Знакомые звуки, запахи. Привычная болтовня. Сердце трепетало от счастья. Натужно ревел генератор, приводя в движение подъемник, неустанно втаскивавший наверх сделанные из старых автомобильных покрышек и наполненные мусором корзины. Мусор просеивали и отправляли либо в музей, либо в отвал. Повсюду змеились кабели и провода; техники устанавливали лампы и вентиляторы. Рабочие в масках и белых перчатках ползали на коленях по подземному лабиринту, осторожно собирая артефакты и человеческие останки.
Прежде чем привезти друга, Огюстен доставил на место водолазное оборудование. Спустившись вниз, они торопливо облачились в костюмы и внимательнейшим образом проверили снаряжение друг друга. Люди, часто совершающие погружения, со временем начинают забывать о правилах безопасности. Но в тесном подземном
Огюстен, вспомнив трюк Тезея, прихватил с собой моток нейлонового шнура, но зацепить его было не за что.
— Подожди здесь, — сказал он и, вернувшись после недолгого отсутствия, поставил на землю груженную мусором корзину. Привязав к ней шнур, француз подергал веревку, проверяя прочность крепления, и удовлетворенно кивнул. Они включили фонарики и спустились в воду. Огюстен тянул за собой шнур. Ласты не надевали. Когда не плывешь, а идешь по дну, осадка поднимаешь больше и видимость ухудшается, зато так легче ориентироваться. Вход в зал нашли сразу. Большая часть ниш была запечатана. Огюстен высветил одну с изображением пучеглазого мужчины, смотревшего, казалось, прямо на них. В соседней нише блеснуло что-то металлическое. Огюстен осторожно вынул погребальную лампаду и засунул в свой мешок.
Они осмотрели еще три зала. Коридор уходил дальше ломаной линией. Шнур зацепился за что-то, но Огюстен подергал, и он освободился. Видимость ухудшалась, и временами они с трудом различали друг друга в кружащей мути. Нокс проверил воздух. Сто тридцать бар. Кислород договорились поделить на три части: одна треть — туда, вторая треть — оттуда и треть — про запас. Он сделал знак Огюстену. Француз ткнул пальцем за спину. Шнур провис. Огюстен потянул. Шнур шел легко. В глазах француза мелькнула тревога. Через минуту конец шнура был у него в руке. Кто-то отвязал его от корзины!
2
Ибрагим всегда чувствовал себя неуютно в присутствии детей. У него не было ни братьев, ни сестер, ни племянников, а перспектива стать отцом таяла с каждым годом. Но Мохаммед пошел на уступки, согласившись отложить работы на две недели, и Ибрагим не мог отказать строителю в желании показать дочери раскоп, хотя и счел неблагоразумным решение привести больного ребенка туда, где столько пыли и где все говорит о смерти.
Они стояли в подземном зале, когда Мохаммеда позвали наверх.
— Звонят из офиса.
Мохаммед недовольно нахмурился.
— Извините, мне придется оставить вас на минутку. Я быстро. Вы не могли бы подержать Лайлу?
— Конечно. — Ибрагим взял на руки сверток из одеялец и пеленок, но девочка почти ничего не весила. Он неуверенно улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ, робко и даже боязливо.
— Этот человек был не египтянином, да? — спросила девочка. Язвочки во рту мешали говорить, и она моргала от боли при каждом слове.
Ибрагим моргал вместе с ней.
— Ты права. Он был греком, из страны, что лежит к северу, за морем. Твой отец очень сообразительный. Он понял, что это грек, потому что нашел у него во рту монету, которая называется обол. Греки считали, что духам нужно расплачиваться с перевозчиком по имени Харон, который переправляет их через реку Стикс в иной мир.
— В иной мир? — спросила Лайла. Глаза ее стали вдруг большими, как будто кто-то оттянул от них кожу. Ибрагим сглотнул подступивший к горлу комок и отвернулся, почувствовав, что вот-вот расплачется. Как же сурова судьба к этому ребенку.