Шипучка для Сухого
Шрифт:
Олег не говорил, за что конкретно сидел, и чем конкретно занимался до того, как со мной встретился. Я и не расспрашивала. Слушала, что рассказывал, иногда задавала вопросы. Но сама не лезла. Мне почему-то казалось, что о таких вещах человек должен сам говорить. Когда посчитает нужным.
Для меня было достаточно того, что он пообещал, что больше не будет связываться с чем-либо незаконным. Я знала, что он говорит правду. Я это чувствовала. И я ему верила.
Поэтому, когда он пропал… Первая мысль была о том,
И в то же время я понимала, что поход в милицию ничего не даст. И как раз с ужасом осознала, что мне даже идти не с чем!
Ни фамилии, ни адреса, ничего!
Лишь кольцо на пальце и его ребенок в животе!
Мы даже заявление только еще собирались подавать, выбирали время!
Да надо мной просто посмеются, когда приду с заявлением!
Людям же не расскажешь, как это на самом деле у нас! Не объяснишь, что бывает и не до фамилии. И не до адреса. Мне вот ни до чего было. Настолько счастлива была, настолько беззаботна.
Вечером следующего дня я вышла на смену.
На нервах сильно болел живот, кружилась голова, вообще, состояние было каким-то плывущим, странным.
Я понимала, что надо сидеть дома, и в то же время была рада работе. Невозможно сидеть в четырех стенах и сходить с ума!
Телефон, против правил, взяла с собой, сунула в карман формы.
И как раз мерила давление постоянной пациентке, к которой мы стабильно раз в два дня выезжали, когда услышала мелодию. И не поняла даже, что это у меня.
Сняла манжету, записала показания.
Мелодия все звучала.
— Мне кажется, это у вас что-то звенит, — поджала губы пациентка и неодобрительно покачала головой, когда я достала телефон, — а говорят, у врачей денег нет… Вон, какие игрушки себе покупают.
А я смотрела на незнакомый номер и пыталась заставить себя открыть крышку.
Встала, вышла в коридор, оставив медсестре заботу о пациентке.
— Оля, это Вася, — голос Васи, густой и низкий, я узнала сразу. И сердце остановилось. Он помолчал. Словно ждал от меня хотя бы «Да». Но я не могла. Просто не могла ничего сказать. Голоса не было. — Оль… — не дождавшись, он продолжил, — слушай… Ты не волнуйся только… Олег… Его арестовали.
У меня просто в ту же секунду подкосились ноги, и я упала на табуретку в чужой прихожей. В голове тяжело билась кровь, и была только одна мысль: «Живой. Господи, он живой!»
А Вася, услышав мой судорожный выдох, торопливо продолжил:
— Оля, все нормально, все хорошо, ты не волнуйся только, Оль… Это недоразумение, он скоро приедет… Все будет хорошо…
— Где он? Куда забрали? — я сама удивилась, что голос-то у меня звучал вполне спокойно. Нейтрально, вот. Как у куклы говорящей. Или у робота.
— Он в Крестах. Но туда не надо приезжать.
— Хорошо. Где я могу… Вася, я…
Я даже
— Вася…
— Оль, Оля! Оля! Ты чего? Ты дома, Оль? Я приеду! — бился взволнованно в трубке Васин низкий бас.
— Я на работе… Утром буду дома… Приезжай…
Я положила трубку. Посидела. Как-то совершенно бездумно. А потом встала и пошла к пациентке, уже что-то выговаривающей медсестре капризным тоном.
Уже потом, в машине, когда я поднялась, чтоб выйти по следующему адресу, оказалось, что вся форма сзади в крови. А я и не заметила даже сразу, настолько не в себе была. Я увидела кровь, с недоумением провела рукой по брюкам, наконец-то почувствовала, как из меня хлещет, и потеряла сознание.
Пришла в себя в больнице. Врач, знакомый, я к нему в приемный несколько раз возила пациентов, что-то говорил о большой кровопотере, и что надо срочно операцию.
Я спросила про ребенка.
Он поморщился:
— Оль… Тут вопрос про твою жизнь, понимаешь? Ты — сама медик. Такая кровопотеря… Но я все аккуратно сделаю, веришь? Хорошо все сделаю. Еще потом десяток родишь.
Я закрыла глаза и отвернулась.
Я плыву в сладком мареве, не хочу выныривать. Там у меня все хорошо. Там у меня есть будущее. Там я счастлива.
Голос моей соседки, резкий, неприятный. Хруст яблока. Скрип кровати.
Белый потолок.
Это не со мной.
Я — там. В моем счастливом прошлом.
У которого нет будущего.
24. Примерно девятнадцать лет назад
— Оль, ты не думай, он…
Вася сидит в моей квартире, гладит машинально белую вязаную скатерть на столе. Я сижу напротив.
Смотрю на вазу. Старинную, прабабушкину. В ней пионы. Такие, как я люблю. Розовые и круглые. Они одуряюще пахнут. Настолько сильно, что голова кружится и болит.
Странно. Раньше не болела…
— Вася, — ровный голос робота. У меня всегда теперь такой будет? Да? — Он сам туда пошел? Да? Он — знал, куда идет?
— Оль… Ты не понимаешь…
— Да, я не понимаю.
— Здесь другая ситуация, Оль…
— Ты ему сказал? Про ребенка?
Молчание. Не сказал, значит. А чего так, Вася? Зассал?
Какие мысли у меня в голове. Ха. Общение с уголовником не проходит даром.
Я отворачиваюсь, смотрю на серое небо Питера в окне.
От запаха цветов тошнит.
— Уезжай, Вась.
— Оля… Ты не права. Ему тяжело сейчас. Он нас выпихнул, вину на себя взял…
— Хороший друг.
— Оля… Ему поддержка сейчас нужна. Твоя. Он о тебе спрашивает все время. Ему можно звонить туда. До суда. Потом… Потом тоже можно будет. Смотря, куда этапируют.