Шипучка для Сухого
Шрифт:
А я проснусь.
А я не хочу просыпаться.
Я хочу его чувствовать, вдыхать, ощущать.
Тяжесть его тела на мне — одновременно мощный отсыл в прошлое и что-то невероятно новое.
Гладкость его кожи под пальцами — огонь, я обжигаюсь, но не прекращаю трогать. Потому что мне надо убедиться, что он — материален. Что он — здесь.
— Олька, — шепчет он, стискивая меня до боли, не рассчитав силу, и мне это так нравится, Господи, я так этого хочу! — Олька… Моя Олька…
Его губы, сухие, обветренные, жесткие. Он не целует,
Он, кажется, тоже одурманен, как и я. Огромные зрачки, затопившие всю радужку, сухое острое лицо, напряжение, ожидание, утыкается в мою шею и тоже дышит, дышит шумно и глубоко.
— Олька… Я подыхал без тебя…
И я. Олег, и я!
Я — просто не жила.
Я — умерла.
Он приподнимается, смотрит опять, а потом наклоняется и целует. Одновременно делая резкий рывок.
В меня.
И это… Да!!!
Это больно! Так и должно быть, наверно, если не подпускать к себе никого пять лет.
Это шокирующе. Это…
В голове по-прежнему пусто, поэтому я не могу даже осознать, что чувствую.
Просто прижимаюсь, теряя последнее дыхание, обхватываю его ногами, и Олег понимает это правильно. И уносит меня из этой реальности.
Больше я ничего не соображаю, ничего не понимаю, ничего не вижу. Только его. Только так. Только с ним.
И это похоже на возрождение Феникса. Из боли и огня.
Я чувствую, как мое тело оживает, как наполняется эйфорией и жизнью каждая клеточка, как горит от прикосновений, от поцелуев кожа, как это хорошо — дышать обновлёнными легкими, в которые вместо кислорода вогнали чистейший афродизиак — запах его тела. Он окутывает меня настолько плотно, что я тону буквально и выбираться не желаю.
Не надо мне выбираться.
Можно, я навсегда останусь вот так, с ним? Мушкой в тягучей патоке янтаря?
Это то, чего я хочу.
Чтоб никогда не завершалось, чтоб длилось и длилось, чтоб не думать, не переживать, только чувствовать, на самом примитивном, животном уровне воспринимать своего человека.
Как своего. Как часть себя. Как раньше.
Можно, я всегда буду так жить?
Потому что до этого я не жила.
Я умирала.
Я цепляюсь за плечи, запрокидываю голову, ощущаю, как сильно и жестко он двигается во мне, как он смотрит на меня, и этот взгляд даже материальней того, что он сейчас со мной делает. Откровенней.
Он меня не просто берет, он меня возвращает. Себе. Полностью. Забирает. Опять. Заставляет вспомнить, заставляет ожить.
— Моя Олька… — шепчет он, и я разрываюсь на кусочки, мелкие детали, неожиданно и ужасно.
Бьюсь в оргазме, кричу, выгибаюсь. А он ловит мои губы, не дает мне выскользнуть и двигается.
Продлевая мое и свое удовольствие. Наше.
Одно на двоих удовольствие.
Такое, что мы потом минут десять просто лежим, обнявшись, не в силах разъединить руки, оторваться друг от друга, отдышаться.
А когда я нерешительно начинаю шевелиться,
Прикусывает плечо, как зверь, что-то шепчет, приподнимает под живот, аккуратно и уверенно, и опять скользить внутрь.
И я опять умираю.
Это пытка. Долгая и сладкая.
Это моя смерть.
Потом я не смогу вспомнить, сколько раз он берет меня этой ночью. Кажется, после четвертого я вырубаюсь. И периодически только просыпаюсь, от настойчивых поцелуев, от ласк, от шепота, такого сладкого, завораживающего. И даже не понимаю до конца, обнимая его и раскрываясь послушно, сон это или нет.
И во всем этом безумии меня преследует только один кошмар.
Что утром я проснусь.
Как всегда.
От звонка будильника на работу.
И жизнь пойдет по-прежнему.
Вернее, не-жизнь.
27. Примерно пятнадцать лет назад
Я смотрю на свою Шипучку, такую нежную во сне, и не могу поверить, что это и в самом деле со мной сейчас происходит. Что это — реальность, а не гребанный сон, ставший привычным за время отсидки.
Для верности провожу пальцами по щеке, нежной, сука, такой нежной, что можно только от одного прикосновения кончить!
Трогаю шею, спускаюсь ниже, к груди, к зацелованным мною за ночь соскам, к животу, плоскому и красивому, с мягкой пупочной впадинкой…
Она — совершенство, моя Шипучка. Она — мой самый сладкий кошмар.
В зоне — так точно.
Сейчас… Сейчас — нет. Сейчас она — моя самая сладкая реальность.
Нежность.
Радость.
Единственное, что есть чистого и светлого в этом мире.
Она не изменилась совсем. Все такая же красивая. Все такая же желанная.
Я глажу ее и вспоминаю, как она стояла вчера вечером, в своем красивом платье, прислонившись к двери, и глаза ее были огромными и манящими. Испуганными, горькими.
Ждущими.
Я, когда летел, все придумывал, что скажу. Какими словами буду просить прощения. Буду просить разрешения опять быть в ее жизни. Благо, с Дальнего лететь прилично, было время порепетировать.
Да и до этого я пять лет времени не терял.
А вот увидел ее… И куда что делось. Ни одной мысли.
Ни одной, сука!
Стоял и жрал ее глазами, как маньяк.
Да и потом… Тоже, как маньяк, себя повел. Слова не дал сказать, сразу в кровать потащил. И дело тут не в том, что по сексу соскучился. Хотя, и этого не отнять, а учитывая мою брезгливость в вопросе лагерных удовольствий, то и вообще. Сны с Олькой были благом, на самом деле. Хоть какой-то кайф.
Но это было не основное в тот момент. Нет.
Мне просто до боли, до ломоты в пальцах хотелось ее потрогать. Просто чтоб понять, я живой или нет? На самом деле это происходит, или нет?