Шипы и розы (Шепот роз)

Медейрос Тереза

— Куда мы едем, черт возьми? — спросил Рэналд, но тут же, сконфуженно улыбнувшись, поправился: — Я хочу сказать: какой адрес прикажете назвать кучеру, милорд?

— Блумсбери, — это слово прозвучало сквозь сжатые зубы Моргана словно ругательство.

Они добрались до Блумсбери без особых приключении, если не считать того, что три раза повернули не в ту сторону и едва не заблудились, да еще в пути Рэналд ни с того ни с сего завязал драку с пьяным матросом, к счастью, недолгую. Когда Морган получил наконец возможность выйти из кареты, начал накрапывать мелкий

противный дождик, в легкой дымке светились уличные фонари, бросая желтые блики на мокрую брусчатку.

Оставставив Рэналда любоваться своим отражением в сверкающей витрине магазина, Морган вбежал в просторное парадное красивого дома, взлетел по узкой лестнице на второй этаж, занес руку, чтобы постучаться, и замер, прислушиваясь к негромкому перестуку ножей и вилок, звону хрусталя и мирному гулу голосов за дверью.

Моргана охватил гнев. Великан хватил кулаком по двери, от сильного удара она широко распахнулась. На гостя воззрились Элизабет и Дугал Камерон, сидевшие за столом у камина за ужином. У обоих был такой виноватый вид, будто зять застал их за дележом краденого.

Морган осуждающе покачал головой, разглядывая эту мирную сцену тихого семейного вечера вдвоем. Родители Сабрины очень любили друг друга, и это чувство помогало им сообща преодолевать любые трудности и препятствия. Их связывали полное доверие и взаимное уважение, убежденность в том, что в любых обстоятельствах можно положиться на поддержку и помощь любимого человека. У них было все то, чего нет и не могло быть у Моргана и Сабрины. Великан еще пуще разозлился, захотелось перевернуть стол, сокрушить мебель, осушить до дна бутылку бренди, стоявшую на столе.

— Я так понимаю, что ты видел ее. — Дугал поднялся, вид у него был настороженный.

— Ты мне солгал! — взорвался Морган.

Дугал искоса посмотрел на жену, как бы ища поддержки. Великан окончательно утратил контроль над собой, схватил со стола бутылку, но пить не стал, а швырнул ее в камин. Осточертело наблюдать, как Камероны обмениваются взглядами и перешептываются за его спиной.

Элизабет поморщилась, когда бутылка разлетелась на мелкие осколки, повертела в руках накрахмаленную белоснежную салфетку и аккуратно переложила свой столовый прибор.

— У нас не было выбора. Если бы мы честно признались, что наша милая и добрая дочь превратилась в злобное создание, которое даже мы не узнаем… — Элизабет умолкла, не закончив фразы.

— И вы посчитали, что если бы я знал это, то отказал бы ей в помощи? — спросил Морган, не веря собственным словам.

Тем не менее молчание Элизабет подтвердило его предположение. Дугал опустил руку на плечо жены.

— Теперь вопрос в том, готов ли ты по-прежнему помочь Сабрине? После того как увидел, какой она стала.

Морган пронзил тестя обвиняющим взглядом и охрипшим от обиды голосом ответил:

— В свое время, Дугал Камерон, я ненавидел тебя, но все же уважал, считал хорошим человеком. А вот теперь знаю, что ты ничем не лучше моего родителя. Дергаешь за веревочки, заставляя нас всех плясать под твою дудку. — Он сцепил руки на спинке

кресла, насупился и встретил умоляющий взгляд Элизабет. Отказать в чем-либо этой женщине было выше его сил. — Ладно, сделаю за тебя всю грязную работу. Я нажму на Сабрину, заставлю ее бороться с немощью и снова стать самой собой. Только не надо забывать, какой ценой мне придется за это заплатить. Когда я добьюсь своего, она возненавидит меня — не вас, а меня.

С этими словами Морган стремглав кинулся прочь. Камероны остались вдвоем за накрытым столом у огня, и только стук капель за окном напоминал о том, что далеко не все гладко в этом лучшем из миров.

Рэналд спрятался от дождя в карете. Подняв воротник плаща, Морган присоединился к кузену. Одного взгляда в его сторону было достаточно, чтобы Рэналд не стал задавать вопросов и молча отвернулся к окну.

Когда карета отъехала от крыльца и покатила по лужам, подняв тучу брызг, никто не заметил одинокой фигуры, стоявшей на углу улицы.

25

— Ни за что не вернусь! Пусть лучше их светлость выгонит меня! Не могу больше! — Горничная вытерла заплаканные, покрасневшие глаза подолом фартука.

— Послушай, Беа, не говори глупостей, — утешала ее подруга. — Ты же знаешь, что от тебя зависит благополучие твоей семьи. Если тебя выгонят, кто прокормит твою матушку, младших сестер и братьев? О них подумай. — Но ведь это не женщина, а просто чудовище! — Горничная зарыдала, припав к обширной груди кухарки.

Та ласково похлопала горничную по спине, растерянно переглядываясь с прочими слугами, нашедшими прибежище в дымной кухне. Они провели здесь все утро в бесконечных спорах о том, кто станет новой жертвой в логове молодой львицы. Многие начали поговаривать о том, что пора искать другое место, хотя хозяин дома платил хорошо и всегда готов был немного прибавить «за беспокойство».

Кухарка жалобно поморщилась, заслышав звон колокольчика, гневно сверкнула глазами и в сердцах пожелала, чтобы племянница герцога запуталась в шнуре, который постоянно дергала, вызывая слуг, и задохнулась. Грех, конечно, желать смерти ближнему, но капризная калека уже довела всех до белого каления. Колокольчик превратился в орудие пытки, и звон его преследовал слуг, даже когда они отходили далеко от дома, хотя все очень хвалили сына хозяина дома, когда он повесил колокольчик и протянул шнур в спальню, чтобы больная могла при нужде позвать на помощь.

С прошлого вечера, когда у Бельмонтов был бал, больная будто с цепи сорвалась. Едва разошлись гости, она подняла жуткий трезвон и не давала никому уснуть до рассвета. То ей нужны припарки на грудь, то мокрое полотенце на лоб, то требовалось растереть ноги. Ни минуты покоя. Добродушный хозяин дома с раннего утра заперся в библиотеке, куда не проникал шум, его супруга вообще куда-то пропала, а Стивен и Энид прогуливались по саду.

Кухарка зажала уши ладонями, чтобы не слышать настырного звона колокольчика, слуги вокруг продолжали галдеть, и никто не услышал громкого стука в парадную дверь.