Шиш вам, а не Землю!

Февраль Валентин Аркадьевич

— Сам болван, — не обиделся ни капельки я.

Ведь, командиры нас, бывало, и не так обзывали.

— Не-а. Это яйца вкрутую у нас так называются. Бол-ван. Одно яйцо — один болван. Два яйца — два, соответственно, болвана… Так их называют у нас, и мне всегда нравилось это название. Оно такое поэтическое.

— Куда уж, — потихоньку фигел я. — Ты только что чуть не оскорбил меня. И я всего лишь на волосок был от твоего оскорбления.

— Но все обошлось? — лучезарно улыбнулся Ральф.

— Обошлось, — подтвердил я. — Но все равно я только чудом

не обиделся.

— Прости, если сможешь.

— Не знаю, как и быть с тобой.

— А никак не будь. Черт с тобой, обижайся дальше. Ой, смотри! Что-то движется. Там.

40

Ральф ткнул пальцем мне за спину.

Я попытался скосить глаза в указанном направлении. Но подобный трюк еще никому не удавалось проделать, не вывихнув себе глаза или мозги при этом. И я здесь не являлся исключением.

Волей неволей пришлось поворачиваться вокруг своей оси. Хотя, конечно, облом был страшный. Я ведь так хорошо пристроился на своем месте, пока мы с Ральфом вяло переругивались.

Очень кстати, к тому же, я вспомнил напутствие матери, которое произнесла она, когда меня еще только забривали в солдаты.

— Сынок, — помнится, сказала она, — никогда не поворачивайся к врагу спиной. Это, по меньшей мере, неприлично. К тому же в таком положении легко получить пулю в спину, а ранение в спину приравнивается к трусости. И тебя будут судить, как покинувшего поле боя, если уцелеешь, и отправят в зомбическую службу, на которой жалованье в два раза меньше.

В общем, как я теперь знал, поворачиваться спиной в нашей ныне действующей армии к армии чужой — сплошные неприятности. Но с другой стороны в данную минуту наверняка я не знал, враг находится за моей спиной или друг. К тому же к сегодняшнему дню я уже стал самым настоящим дезертиром и стать еще и трусом в придачу к уже имеющимся преступлениям в моем послужном списке — довесок несущественный, а потому можно было теперь смело сидеть к врагу спиной хоть целыми днями и ничего это абсолютно не меняло.

И я бы, наверное, с полным пренебрежением отнесся к любым, даже самым злобным врагам за спиной, если бы не тривиальное любопытство.

Палец Ральфа показывал за мою спину и потому хотелось, как можно скорее взглянуть в ту сторону и, наконец, определить для себя, что же это такое или кто такой объявился за этой самой пресловутой моей спиной, по определению военного Кодекса, практически спиной преступной и коварной.

Не знаю, что бы я увидел там, успей я обернуться. Но как-то так получилось, что я не успел.

А за моей спиной тем временем происходило вот что. Вначале там захрустели камешки под чьими-то грузными шагами, а затем к моему затылку, в полном несоответствии с моими планами, прижался ствол винтовки и зычный голос проревел над ухом:

— Стоять, канальи! Я покажу вам, безмозглые свиньи, как дезертировать в самый разгар сражения, бежать с поля боя в то самое время, когда каждый боец на счету!

Наконец, превозмогая свою просто прирожденную леность, я повернулся

и перед самым своим носом увидел погоны командарма и от неожиданности повалился в обморок.

— Ну, вот. Я же говорил, что приходится возглавлять хлюпиков, которые впадают в панику от одного моего вида, — сказал командарм.

Меня и Ральфа определили в один и тот же взвод с-зомби для новичков. Но не по доброте душевной нас не разъединили, а по причине неразберихи и спешки. В последнее время дезертиров появилось видимо-невидимо. Их просто не успевают отлавливать и доставлять в зомбические подразделения, а так же ставить на довольствие.

К моему удивлению Ральф не очень-то и расстроился нашим нынешним положением. Скорее — наоборот. Лишь только нас дубинками и пинками загнали в общую казарму, Ральф тут же с удивительной для него сноровкой добыл немного стирального порошка, старый помятый алюминиевый таз с вогнутым дном, воду и полностью погрузился в решение таких солдатских бытовых проблем, как стирка своего обмундирования.

И в то время как на шнуре, протянутом поперек казармы, появились и стали просыхать дырявые стираные перестиранные портянки Ральфа, на колченогой тумбочке, стоявшей между лежаками, опять же, возникли вполне пригодные для использования кофейник, спиртовка и пригоршня-другая заплесневелых галет.

Как оказалось, жизнь с поступлением в с-зомби не закончилась и ее, с грехом пополам, удалось наладить и в этих условиях. Попивая ту тягучую и мерзкую субстанцию, которую здесь называли кофе, мы с неподдельным интересом разглядывали все вокруг себя.

И очень скоро полностью ознакомились с местным фольклором, увековеченным безвестными летописцами, энтузиастами казарменной истории и философии. И довольно скоро по старательно и неспешно выведенным записям на стенах и мебели казармы, мы определили основной лейтмотив всей этой фольклористики и поняли на ком свет клином сошелся в этих гиблых и задрипанных до невозможности местах, называемых местами дислоцирования подразделений с-зомби.

Комбат. Только комбат и никто иной стали гвоздем и стержнем программы этих моральных уродов, распущенных негодяев. Повешенный, расстрелянный, четвертованный он неизменно сопровождал любой шедевр казарменного творчества, будь то поэзия, рисование или афоризм. Все эти стены, потолки и даже пол пестрели изображениями фигуры комбата с недвусмысленными подписями.

Попив кофейку и, чтобы как-то отвлечься от, начавшей приедаться, этой, к сожалению, еще мной не виданной, легендарной личности, я забрался с ногами на скрипучую койку, улегся поудобнее на ней и уставился в экран включенного телека. Каково же было мое удивление, когда я и на телеэкране увидел уже знакомую по рисункам физиономию.

Плешивый тип с лиловым шрамом через всю щеку пытался нам втемяшить, какие мы скоты и, что он с нами сделает не позже завтрашнего утра, если мы не возьмемся за ум уже сегодня. Потом он заявил, что мы совсем уж хреновые дезертиры, если не сумели по всем правилам довести свое дезертирство до конца.