Шишкин лес
Шрифт:
Молчит.
— Ничего не бойся. Все будет хорошо. Война скоро кончится. Ты — наша самая любимая доченька, умница и г-г-гений. Хочешь мне что-то рассказать, что случилось?
Молчит.
— Идем спать, солнышко, идем спать. Н-н-не-чего нам с тобой по ночам шляться, а то обоим от мамы в-в-влетит.
И ведет Аню вверх по лестнице, пряча за спину кобуру.
Уложил в кроватку.
— Закрой глаза. Спи. Она закрывает глаза.
Анечка так ничего ему и не сказала. О том, что она видела той ночью, мы узнали от
Шок был слишком велик. На следующий день она отказалась рисовать. Она не рисовала больше никогда и великой художницей не стала. Зато вышла замуж за знаменитого писателя Эрика Иванова. Но об этом позже.
Серое утро. Слышится стук в дверь.
Варя и Полонский просыпаются одновременно.
Спящий рядом с Варей Макс тоже просыпается, спрыгивает с кровати и выбегает из комнаты.
Степа спит, уткнувшись в Дашину спину. Внизу хлопает дверь, звучат голоса, но Степа ничего не слышит. Просыпается он, только когда Макс начинает трясти его за плечо.
— Папа! Папа! А пули у тебя есть? — спрашивает Макс.
В руках у Макса уже найденная им кобура с револьвером.
— Ты что делаешь?! — пугается Степа.
— Где пули?
Степа отнимает у него кобуру. Макс вопит:
— Ты же обещал! Ты обещал!
Даша тоже проснулась и прислушивается к голосам внизу. Потом дверь приоткрывается, и появляется Полонский.
— Даша, извини, но там пришел Левко. Он говорит, что немцы сегодня войдут в Москву. Это его, точные, сведения. Идите вниз.
Закрывает дверь. Степа и Даша начинают поспешно одеваться.
Внизу больше не стучат. В доме тишина. Даже Макс понимает, что происходит нечто серьезное, и умолкает.
— Ну и что ты собираешься делать? — спрашивает Степа у Даши.
— То же, что и ты.
— В каком смысле?
— Ничего не делать.
Полонский крутит винтик на черной тарелке репродуктора. Репродуктор молчит. Варя ставит на керосинку чайник.
Левко свеж, выбрит, подтянут. Сапоги блестят. Степа, помятый и задумчивый, трогает висящую на боку кобуру.
— Я сейчас еду в город и уже сюда не вернусь, — говорит Даше Левко, — ив последний раз по-соседски предлагаю вам помощь.
— К-к-какую, Василий Семенович, вы имеете в виду п-п-п-помошь? — спрашивает Степа.
— Грузовик и солдат, чтоб помочь погрузиться, — отвечает Левко, глядя не на Степу, а на Дашу. — Вы еще можете успеть.
— Спасибо, Вася, но мы никуда не едем, — говорит Полонский. — Мы остаемся здесь.
— Понятно, — усмехается Левко. — Решили, значит, дожидаться своих?
— Что ты, Вася, имеешь в виду? Кого «своих»? — не понимает Варя.
— Немцев, — поясняет Василий. — А что? Они бывших не трогают. Тем более вы все, кроме Анюты, не евреи.
Варя
Левко молча опускает руку в карман галифе.
В эту секунду папа был уверен, что Левко сейчас вытащит пистолет, и стрелять ему, папе, все-таки придется, но Левко вынимает из кармана не пистолет, а отутюженный носовой платок, прижимает к разбитому носу и уходит.
В окно видно, как он, ссутулившись, идет к калитке, к ожидающей его за ней машине.
— Этого не надо было делать, — говорит Полонский. — Теперь, когда он вернется, дом точно отнимут.
— Да, лучше б я его п-п-пристрелил, — бормочет Степа.
— Но ты же его не пристрелил, — говорит Даша.
Дуэль так и не состоялась, и взаимная ненависть продолжалась еще многие десятилетия. Но дом не забрали, и всерьез отомстить нам Левко не мог, потому что созданный в ту ночь плакат Полонского так понравился Сталину, что через пару дней этим плакатом была заклеена вся Москва.
Мне кажется, что и это я помню, но это, конечно, сто раз виденная мною кинохроника. Вы знаете эти кадры. Снег. Ветер. Улица перегорожена сваренным из рельсов противотанковым «ежом». Инвалид с ведерком клея и мешком с плакатами приклеивает на заборе плакат, эскиз которого нарисовал Полонский во время бомбежки в Шишкином Лесу.
На плакате изображен плачущий Макс на развалинах деревни. И текст: «ПАПА, ОТОМСТИ!»
3
А сейчас, в девяносто восьмом году, оригинал плаката Полонского, за стеклом и в раме, стоит на мольберте на сцене аукциона.
— Лот номер двести тринадцать, — объявляет Сорокин. — Эскиз знаменитого плаката Михаила Полонского «Папа, отомсти!». Уголь и гуашь на бумаге. Сохранность идеальная. Военные историки утверждают, что значение этого плаката для победы над Германией сравнимо с появлением гвардейского миномета «катюша» и танка «Т-34». Стартовая цена десять тысяч долларов.
Сидящий в первом ряду банкир Павла Левко поднимает руку. Сорокин показывает на него молотком:
— Десять тысяч долларов раз. Десять — два. Одиннадцать тысяч.
Это поднял руку мужичок в последнем ряду, опять сидящий там в компании двух своих незапоминающихся ассистентов.
Степа наблюдает аукцион, стоя в фойе. Рядом с ним Маша.
— А про этого типа следователь Панюшкин знает? Который все скупает? — смотрит Маша на мужичка.
— Какая разница, что б-б-болтает этот Панюшкин, — говорит Степа. — Кто шантажирует нас, он все равно не знает, и девять миллионов нам все равно п-п-придется платить.
— Двадцать пять тысяч долларов за оригинал знаменитого плаката Полонского, — выкликает Сорокин. — Двадцать пять тысяч — раз. Двадцать пять тысяч — два. Двадцать пять тысяч — три.