Шизофрениада, или «Операция S»
Шрифт:
– Мне тяжело это говорить, но обратный отсчет уже запущен! И эту колбу песочных Часов Времени не в силах перевернуть даже длань Господня! Рука, натянувшая веревку Колокола, уже не в силах удерживать ее! Очень скоро Небесный Звон возвестит о начале страшных перемен. Это знаете вы и это ясно понимаю я! Но, Иосиф, к сожалению, проблему выбора доктора Фауста еще никто и никогда не мог разрешить на этой бренной земле!
Сталин:
– Одумайтесь, Адольф, одумайтесь! Возьмите себя в руки. Ведь вы солдат, фронтовик! Мужчина, в конце концов! От вашего решения зависит жизнь и судьбы миллионов людей на планете!
Да… так еще Иосиф Виссарионыч, наверное, никогда не разговаривал ни с одним политиком или главой государства. Ни тебе усмешки, ни тебе лукавых глаз. Наоборот – лицом побелел. Сам серьезен… страшен!
Гитлер:
– Иосиф, к сожалению, мне не дают выбора… Вернее, я хотел сказать, что у меня его попросту нет! Прощайте, товарищ Иосиф!
И, видать, повесил трубку, закончил разговор. А Сталин еще трубку-то эту у уха держит. Тут и секретарь нарисовался. Сталин передал ему аппарат. А сам перед собой прямо смотрит, не моргнет даже! Попытался раскурить трубку, что в пепельнице остыла. Но то ли забил плотно, то ли влага там скопилась, а все одно – не раскуривается родимая ну никак!
Тут уж и я встрепенулся. Сколько же еще мне тут в уборной на холоде-то стоять. Зуб на зуб не попадает. Видать от нервов. И знобить меня стало, лихоманить. Эх, думаю, была не была, открою дверь, выйду в коридор и прямиком к себе в палату просквожу по-скорому. Выбираюсь потихоньку, а дверь подлая – поскрипывает! И вот вам явление, картина маслом.
Сидит сам товарищ Сталин за письменным столом, а перед ним – субъект-инопланетянин, то есть я. В пижаме казенной, да в шлепанцах на босу ногу.
Товарищ Сталин, видать, шум петель уловил, повернулся в мою сторону. Тут у меня и ужас, и струя холодного пота по спине аж до самой задницы обдала! Ни жив ни мертв. А взгляда от Сталина отвести не в силах. Как будто в ступоре. Смотрит Иосиф Виссарионович в мою сторону, но куда-то рядом со мной, в полуметре от моей особы. Значит, не видит, задумался он видать крепко.
Раз такое дело, думаю про себя: есть у тебя, Егор, пять секунд на то, чтобы в живых остаться и, может, даже мозгами не поехать окончательно. Тапки – в руки, и босиком скоренько к своей палате!
Шмыгнул я за дверь, головой к ней прислонился с обратной стороны. Стою! Замечаю, однако, что ничего не слышу. Обычно вы же храпите как насосы неисправные. А тут – тишина… гробовая. Ни звука, ни лязга пружин кроватных, ничего! Как в нашем морге при лечебнице, ей-богу! Сколько времени я так простоял, десять минут или час, я так и не понял. Только вдруг почувствовал какое-то движение вокруг, легкий ветерок. Как будто что-то меняться стало!
Увидел я фонари в парке, услышал кашель. Потихоньку все стало наполняться привычными звуками, живым цветом, формами и очертаньями. И вроде как стою я твердо на своих двоих, и сам себя прежним ощущаю, как раньше. Тут и шум знакомый, и шаги людей в коридоре, и голоса проявились. Выглянул. Так и есть! Наша-то сестра дежурная опять с этим барсуком-санитаром, с альфонсом этим кокетничает. А где же они, родимые, раньше-то были? Когда на этом самом месте сам Сталин Гитлера совестил?! А вдруг и не отлучались никуда? Тогда как же так? Да… нестыковка!
Тут,
А справа на циферблате, в окошечке-квадратике, дата – 22 июня…
Как мы с бабушкой в лесу гуляли…
Ночью часы в моей комнате всегда светят ярко. Так ярко, что видно все-все! И большую картину над письменным столом, и книги на полках, и даже не зажженную настольную лампу, склонившую свою зеленую голову на тонкой металлической шейке над темной столешницей.
А еще так светло потому, что снег за окном – белый! Он белый всегда, и днем и ночью. Поэтому он отражает Луну, звезды и яркие большие фонари новостройки рядом с нашим домом. И весь этот свет, проникая сквозь воздушную прозрачную тюль на окнах, как фонариком освещает мою комнату!
Я проснулся и взглянул на красные светящиеся цифры электронных часов. Было четыре часа. Утро…
Царапая темную полоску неба, за окном пролетали редкие снежинки, гонимые легким северным ветром. Я повернулся на спину и какое-то время смотрел на эти веселые снежинки. Потом я заснул…
А проснулся я потому, что услышал тихий и ласковый голос бабушки. Она тихонько положила свою руку мне на голову и негромко сказала: «Вставай, Егорка! Пора умываться и завтракать!»
Как же я люблю это утреннее зимнее время! Когда на улице еще темно, а внизу, у остановки под домом, уже бойко снуют люди и машины. Они просыпаются рано! И едут, и торопятся каждый по своим делам. Кто на работу, кто с детишками в ясли или детский садик.
Бабушка уже накрыла на стол.
В тарелке, поднимая вверх ароматный запах, уже отдыхала свежая овсяная каша. А рядом, в маленьком пластмассовом стаканчике, остывало вареное всмятку яйцо.
Я подошел к столу, взял чайную ложку и принялся обивать ею плотную непослушную скорлупу.
– Не балуйся! Скушай вначале овсяную кашу!
Я послушался, зачерпнул ложкой из сахарницы и густо посыпал кашу сахарным песком. Бабушка посмотрела на меня и покачала головой. Она вообще не очень любит, когда я ем много сладкого. Но я уже во всю принялся уплетать свой завтрак!
А потом…
Потом мы стали собираться на прогулку. Ведь рядом с нашими домами находится огромный настоящий лес! Прямо как в сказке! Сухие огромные поваленные деревья порой даже преграждают путь к глубокому длинному оврагу. Вот если бы у меня были лыжи, то я бы с удовольствием попробовал бы скатиться на них туда, вниз!
– Застегнись как следует, на улице холодно! Поправь шарф… вот так! Варежки?! Куда ты их вчера бросил? Они же наверняка не просохли и еще мокрые!
Бабушка, наверное, забыла, что она сама вчера вечером повесила их на железную горяченную трубу сушилки в ванной!
Наконец мы собрались, спустились на лифте вниз и пошли в сторону парка с высоченными елями, одетыми в белые, как взбитые пенные сливки, снежные шапки.
Растаявший вчера днем рыхлый снег за ночь остыл, заледенел и стал твердым и скольким. Поэтому бабушка держала меня за руку, чтобы я не поскользнулся и не упал. Вот бояка!