Шкаф с кошмарами
Шрифт:
«Коровник, что ли?» – успел подумать Виктор, как дверь распахнулась, выпуская на улицу пожилого бородача в куртке-энцефалитке.
– Господи прости, да что за день такой? Я даже пожрать не успел! – Откусывая от ломтя черного хлеба с салом, он нахмурил изъеденный морщинами лоб. – Еще трое, етить твою душу! Этак стойла переделывать придется…
– Не ссы, Козырь, – бросил конвоир. – На наш век камер хватит.
Сектанты грянули хохотом, несколько, как показалось Виктору, натянутым. Словно происходящее не нравилось им самим. И в этом теплилась надежда. Только она удерживала Виктора
– Говорят, съемочная группа с телевизора. Приехали про нас кино снимать.
– Кино-о-о…
Тот, которого назвали Козырем, дожевал бутерброд, отер усы и широко повел ладонью.
– Ну, раз кино, то милости просим. Такую дичь нам еще не втюхивали. Давай-ка по одному, киношники. А вещички свои тут бросайте, не украдут. Будет сход сегодня, там и разберемся, что за кино вы тут снимаете…
Длинное здание оказалось конюшней со стойлами, устроенными вдоль стен. Отгоняя гнус, чадили дымари. Умные лошадиные глаза провожали пленников. Кто-то тихонько пофыркивал, кто-то презрительно ржал. Звери привычно тянули мягкие губы к хозяевам, в надежде на угощение, а те столь же привычно, мягко отводили нахальные морды в сторону.
Окна внутри все же были. Узкие, затянутые грязью просветы под потолком. Ребенок еще пролезет, взрослый нет. Виктор понял, что всерьез обкатывает мысль о побеге, и кожа от затылка до лопаток съежилась точно от холода. Задрожали, грозя подкоситься, ноги. Пришло осознание, что все всерьез, они в плену у вооруженных сектантов. Да, множество людей знает, куда поехала съемочная группа, да, их станут искать, но поможет ли это? Не придется ли спасателям и полицейским заниматься опознанием трупов? Возможно, обезображенных, как знать.
Ближе к концу конюшни, где помещение расширялось, превращаясь в сеновал, Козырь остановился, позвякивая внушительной связкой ключей. Последние три стойла по обеим сторонам выглядели иначе, просто как отдельные комнаты с дверями и мощными навесными замками. Козырь подобрал ключ, отщелкнул дугу и вновь исполнил свой обманчиво гостеприимный широкий жест.
– Ну-с, апартаменты ваши…
От звука его голоса в ближайшей камере – теперь Виктор понял предназначение комнат – кто-то завозился. Раздался молодой, ломкий от страха голос:
– Эй! Эй вы там! Ну пожалуйста, выпустите нас! Мы никому не скажем!
– А ну, заглохни! И до тебя очередь дойдет.
Ближайший сектант грохнул по двери ногой, да так, что доски отозвались протяжным скрипом. Козырь посмотрел на него неодобрительно, но смолчал. Голос за дверью притих, бормоча что-то неразборчивое. Не дожидаясь повторного приглашения, Морозов проскользнул в камеру, где тут же забился в самый дальний угол. Пригнув голову, Виктор шагнул следом. На пороге замер на мгновение, разглядывая комнату. Стены из толстого горбыля, окошко под потолком, не допрыгнуть, даже с его ростом, свежая солома на полу да ржавое ведро ближе к входу.
– Шагай давай! – прилетело в спину, и Виктор послушно продвинулся вглубь.
– Давай вперед, кому говорят?!
– Н-н-н-нет…
Не понимая, что происходит, Виктор оглянулся. Фигура Наташи в дверном проеме попятилась. Хаджаева обнимала себя руками, словно среди умирающего от удушья лета ее вдруг
– Н-н-н-нет… н-н-н-нет… н-н-н-нет…
Самое странное, Виктор не чувствовал в ней страха, не слышал его в спотыкающемся голосе. Наташа выглядела потерянной, словно пациент, очнувшийся после затяжной комы. Она пятилась, пятилась, пока не скрылась из вида. Виктор рванул к дверям.
– Руки от нее уберите!
– Куда вррррот?! – рявкнул Козырь.
С неожиданной ловкостью он выбросил вперед ногу, всаживая испачканный навозом ботинок точно в живот Виктору, опрокидывая его навзничь.
Дыхание сбилось. Пол ударил в спину и затылок, в голове вспыхнул и завертелся радужный калейдоскоп. Виктор завертелся среди соломы, как опрокинутая черепаха.
– Ох, не серди нас, девка! – летело из коридора. – А ну, живо внутрь!
А потом… Потом случилось то, что случилось.
Раздался треск, словно разорвали гигантское полотнище. Заорал, срываясь на фальцет, мужчина. Громыхнул выстрел, и в стене напротив Виктора образовалась дыра размером с перепелиное яйцо. Голос, кажется, Козыря, твердил как заевшая пластинка:
– Ох, сука! Ох, сука! Ох, сука!
Ржали и беспокойно топотали встревоженные лошади. Раздался еще один выстрел, вопль, оборвавшийся на высокой ноте, и почти сразу же посреди дверного проема глухо упало изломанное тело в камуфляже. Маска с сеткой, видимо, потерялась в пылу борьбы, но лица все равно было не разобрать. Три рваные кровавые борозды тянулись от лба до самого паха. Глубокие, наполняющиеся кровью, они проходили через разодранные веки и впадины с отсутствующими глазами, через разделенные натрое губы, из-под которых виднелись обломки зубов, через горло, где до сих пор взметался и опадал тоненький красный фонтанчик. Вместо живота было какое-то подрагивающее месиво, но грудь все еще вздымалась, судорожно качая воздух в умирающее тело.
Виктор прирос к полу. Так и лежал, подобрав колени, на одном локте, как отдыхающий на пляже, и никак не мог оторвать взгляда от фонтанчика, все слабее бьющего из пробитой артерии умирающего. От угла долетало тяжелое дыхание Морозова. В коридоре все еще боролись. Очередной выстрел осыпался разбитым стеклом, затрещало ломаемое дерево… и все стихло.
В проеме выросла кряжистая фигура Козыря с чужим карабином в руках. Обводя притихших пленников бешеными, казалось, состоящими из одних белков глазами, он переводил ствол с одного мужчины на другого, и легко было представить, как в голове его кудлатой крутится считалочка: «Эники-беники, ели вареники…»
Но выстрела не последовало. Козырь вязко сплюнул, ухватил мертвеца за ноги и выволок в коридор. Лязгнули скобы, клацнула дужка замка, и долгое время не было слышно иных звуков, кроме лошадиного ржания и шороха, с которым человеческое тело волокут по полу.
Прошло минут десять, но Виктор все не мог заставить себя сменить позу. Перед глазами стояло дышащее безумием лицо Козыря. Только сейчас Виктор понял, почему так ярко выделялись белки глаз на смуглом лице сектанта. Все оно, ото лба до бороды, было залито кровью.