Шкатулка воспоминаний
Шрифт:
«А как же орпимент?» Клод не понимал, о чем идет речь, оставалось только догадываться. Информация стала еще более непонятной, когда Анри заговорил о всевозможных эмалях, хранившихся в лакированных коробках, и о лаках, покоившихся в эмалированных коробках. Клод оказался среди банок с конголезской камедью, клеем из кроличьей кожи, красок из кешью и лакрицы.
– На-ка попробуй вот это, – сказал Анри. – Идеально подходит для проклейки бумаги.
– Попробовать?
– Нуда, лизни.
Клод осторожно лизнул субстанцию – она оказалась очень сладкой. Это не могло не напомнить ему об острове Памплмаус.
Они шли дальше вдоль полок, на которых стояло множество банок со слюной и водами.
– Это дождевая вода, из нее мы изготовляем чернила Лемери. А это – родниковая, для формулы Жоффруа. [28] В той банке – только что растаявший снег. У снеговой воды особенный состав. На-ка глотни. Она не такая густая и слегка мутновата. Зато хорошо пенится с мылом.
28
Жоффруа, Этьен Франсуа (1672–1731) – французский физик и химик.
Они прошли мимо гербария, не остановившись. Но Анри успел сделать необдуманное замечание по поводу стеблей чертова пальца.
– Ох, прости, – запинаясь, произнес Увалень. – Я не хотел напоминать тебе о больной руке.
Клод приготовился к неосторожным замечаниям, которые могли коснуться его пальца. К тому времени, когда мальчик объявился в поместье, он вспомнил и собрал воедино всю историю ампутации пальца. Он рассказал Анри, как ему твердили, что родинка скоро отвалится, и как она не отвалилась. Как она стала менять цвет. Как отец Гамо прочитал ему проповедь, основанную на словах Мэтью (другого Мэтью, не заводчика свиней, а сборщика налогов из Капернома). Как Клод стал зарабатывать деньги, сравнивая свою родинку с родинкой короля, так хорошо заметной на монетах. Как она обеспечила ему особый статус в долине. Как аббат узнал, что родинка причиняет ему боль, и привел к ним домой хирурга. Как мать согласилась провести операцию и как в результате палец был отрезан.
Клод рассказал Анри всю историю, и расстояние между ними сократилось. Они никогда бы не сблизились – Увалень бы не позволил, но после этого объяснения перестали быть чужими друг другу. Рассказ Клода о его мучениях привел к тому, что они поняли друг друга – не на словах, а где-то в глубине души – но все-таки поняли.
Анри, в свою очередь, рассказал мальчику о том, что, вернувшись от Пейджей, аббат написал длинное обвинительное письмо республиканским властям, но так и не получил ответа. Стэмфли не наказали, а, наоборот, собирались помочь ему в организации показа коллекции.
Пока Анри говорил, в комнату вошла кухарка и попросила корицы.
– Просить у меня корицу это все равно что просить у мясника мяса. Какая корица тебе нужна? По крайней мере скажи, в каком виде – сушеные коричные трубочки, или паста, или порошок?
Удивленная таким богатым выбором, женщина взяла несколько цейлонских трубочек и исчезла.
– Повариха, – сказал Увалень, как бы объясняя.
В этот миг в комнату вступил аббат.
– Спасибо, Анри. Отсюда я поведу его сам.
Клод испытал облегчение. Ему уже надоело слушать рассказы о всевозможных припасах, а в животе урчало от большого количества принятых внутрь субстанций. Аббат привел мальчика в комнату с несколькими дверями, запертыми на засовы, которые, в свою очередь, были укреплены большими висячими замками.
– Тебе показали многое, но не все. Есть одно место, куда тебе не стоит заходить. Оно находится за этими старыми церковными дверями. Это моя святая святых, моя комната для размышлений.
Палец аббата стал выводить в воздухе расширяющиеся кольца.
– Об этой комнате ходит много слухов. Не обращай на них внимания. Помни только, что
Аббат смягчился и взял Клода за руку.
– Я надеюсь, Анри справился со своим заданием и провел обход?
Клод старался подобрать нужные слова:
– Это был не обход, господин. – Он очень хотел добавить «калиф», но не решился. – Это было настоящее путешествие.
– Нет, – ответил аббат, – путешествие визиря еще даже не начиналось.
7
Клод оказался прав – следы крови и жира из большого зала вели прямо в кухню, в комнату, завешанную корзинами с овощами, вяленым мясом и всякой кухонной утварью из меди, олова и железа. Большую часть кухни занимала огромная печь, а остальную – не менее огромная повариха, разгуливавшая туда-сюда.
Мария-Луиза, женщина, взявшая у Анри цейлонскую корицу, не заметила появления Клода на кухне. Она была слишком увлечена приготовлением трех блюд, каждое из которых требовало ее внимания. Мария-Луиза подняла крышку, попробовала варево, покачала головой. Добавила соли и мускатного ореха, снова попробовала. Добавила еще чуть-чуть и, наконец, удовлетворенно кивнула.
Мария-Луиза негодовала по поводу кулинарных способностей Катрин Киндерклеппер, помощницы поварихи и chambri`ere. [29] Последнее слово, которое можно было истолковать и как «девица на все руки», не совсем точно, подходило для определения ее должности. Она скорее была «девицей без рук». Катрин росла в бедной семье, неподалеку от Цюриха. Голова девушки имела настолько странную форму, что ее описание занесли в книгу Лаватера [30] «Искусство изучения физиогномики». (Издание XVII века, проиллюстрированное более чем четырьмя сотнями изображений различных профилей.) Клод, будучи равнодушным к наукам, связанным со строением лица, обратил свое внимание на ноги Катрин, и так для него она стала женщиной с ногами. (Конечно, у Марии тоже были ноги, однако мальчик их не заметил.)
29
Горничная (фр.).
30
Лаватер, Иоганн Каспар (1741–1801) – швейцарский теолог и мистик, автор книг по метафизике, самым известным трудом является «Очерк о физиогномике».
Катрин и Мария-Луиза трудились вместе, хотя это не значит, что они выполняли одинаковое количество работы. Ловариха постоянно бегала вокруг плиты. Весь день она пекла и пробовала, парила и пробовала, жарила и пробовала, сбрызгивала жиром, резала соломкой и кубиками – и пробовала. Отсюда и тело неимоверных размеров. Катрин же была, говоря языком кулинарии, совсем другого сорта. Судомойка собирала и распространяла сплетни и слухи, касающиеся амурных дел, везде, где только могла, оставляя котлы и горшки немытыми. Если бы не повариха, которая постоянно напоминала ей о посуде, что «стыла» грязной на плите, Катрин так бы и оставалась рабой своей лени. Счетовод не раз предлагал аббату заменить ее, но энергичные протесты поварихи сделали такое изгнание невозможным. Мария-Луиза была natif, Катрин – католичкой. Мария-Луиза неизбежно поправлялась, платя дань своему искусству, а Катрин отличалась стройностью фигуры. Женщины нежно любили друг друга. Судомойка благодарила повариху за то, что ей не приходится делать лишнюю работу. Повариха благодарила судомойку за то, что та бегает по всему поместью, по пути подбирая слухи и сплетни. Одна дополняла другую.