Шкатулка
Шрифт:
— Чего-чего? Это как? — встрепенулась девушка. — Жениться, что ли? — Она обратилась к рыжему: — Что за новости? Что этот дедуля говорит?
— Помолчи! — одернул ее рыжий и вызывающе глянул на старика. — В общем, если хотите знать, она сама на мне повисла. Да! Время ее пришло, понимаете? А тут я оказался поблизости. Она и решила, что я для нее подходящий. Господи, что она мне говорила, если бы вы только слышали!
— Интересно, что она тебе говорила?
— Она чокнутая, ваша Катя, — не обращая внимания на угрожающую интонацию подруги,
— У вас поворачивается язык говорить такое, — Николая Петровича кинуло в жар. — Вы приходили к нам, разговаривали о поэзии, о современном искусстве. Вы очень красноречиво говорили, я помню… что-то такое о Рильке, о немецком романтизме. Она решила, что вы очень умны. В ее понятии ум и человеколюбие равнозначны. Как же вы можете так говорить? Вы отдаете себе отчет?
— Давайте без назиданий! Я прекрасно знаю, что говорю. Вам нужен зять? Ищите его в другом месте. Мне до вашей неврастенички дела мет.
— Ну, дела! — усмехнулась девушка. — Профессорскую внучку замуж не берут. Небось в детстве зернистой икрой вскармливали, лелеяли бедную. Вот и вырастили деточку: подайте ей все на блюдечке. И жениха тоже. Ну, дела!
— Вы… — Николай Петрович запнулся. — Это пошло, что вы говорите.
— Неужели? Значит, в точку попала!
— Жанна, уймись! — рыжий положил руку ей на плечо и, видно, крепко сжал.
— Щас двину по сусалам, будешь знать, как за профессорскими дочками таскаться за моей спиной! И нечего на меня так вылупляться. Хорош тоже!
Они стали браниться друг с другом. И было видно, что это у них не впервые.
«Глупый, глупый старый дурак! Куда меня понесло? Что я могу? Я их не понимаю. Они марают друг друга. Мне не ровняться с ними. Но… почему Катя? Что она в нем нашла? Зачем он ей? Эта девица с грязными волосами…»
Николай Петрович шел по улице неизвестно куда — подальше от того дома. Горло перехватило, глаза плохо видели. Улица была прямая и пустая — ни скамейки, ни парапета, чтобы присесть или опереться.
В метро ему сделалось душно.
Перебирая руками по стене, он добрел до скамейки в конце зала. Но скамейка вся была занята. Он подождал. И когда подошел поезд, скамья освободилась. Он сел, расстегнул ворот, задержал дыхание, чтобы переждать колющую боль в груди.
— Не подскажете, как на Колхозную попасть? — спросил его человек с тяжелым рюкзаком за плечами.
Николай Петрович поднял на него глаза, открыл рот, но, не сумев пересилить боль, отрицательно покачал головой.
Люди торопливо входили и выходили из вагонов, толпились рядом, задевали сидящего сумками, иногда извинялись, и никто не обращал внимания на его бледное перекошенное лицо.
Он вспомнил маленькую встревоженную Катю с птичьей скорлупкой в руках. «Он погиб?» — спрашивала она о птенчике. Дед успокоил ее, сказал, что птенец вывелся, а скорлупка выпала из гнезда. Ему не
— Где ты был? Мы обыскались. Ты ездил в город? Что с тобою, Коля?
Галина Николаевна встретила его уже в сумерках.
Он попросил чаю с бородинским хлебом.
Он пил чай и прислушивался.
— Что, Катя уехала?
— Да, — ответила жена. — У них какая-то экскурсия или поход. Я одобрила. Пусть развеется.
— Денег дала?
— Дала немного. Маша с Мишей ей прислали тоже зачем-то. Кажется, для этой экскурсии. Коля, я прошу, не бери в голову. У девочки будут еще увлечения… это естественно. Она впечатлительная. В этом все дело.
— Дело в том, что она не разбирается в людях. Ты женщина, ты не смогла объяснить ей чего-то необходимого… ну, я не знаю, как сказать.
— Бесполезно.
— Она, неопытна.
— Ей опыт будет — шрамы и ссадины.
— Без этого!
— Иначе не выйдет. Это участь всех.
— Ты сегодня жесткая. Я давно тебя не помню такой.
— А какой ты меня вообще помнишь?
— Помню в серой шубке с чемоданом в руках, когда ты уходила от меня к этому летчику.
— Ни к кому я от тебя не уходила.
— Как же, я помню.
— Тебе говорила, что ухожу к другому, а сама ночевала у мамы, чтобы тебя помучить.
— Я был спокоен. Мария Тимофеевна мне звонила и все рассказывала. И про летчика тоже.
— Ничего ты не знаешь! У меня был поклонник — директор загородного ресторана. Он был готов для меня на все.
— И ты столько лет таилась, несчастная?
— Я счастливая. У меня ты.
— Только и всего?
— С меня достаточно.
Через неделю от Кати пришла открытка с видом старинного русского города Костромы. На обороте было написано: «Одна глупая дура любуется красотами и просит прощения у старенького ежика».
— Как ты думаешь, — спросил Николай Петрович у жены. — Она там винишка не испробовала?
— Пусть испробует! — пригрозила жена. — Я ей косицы-то надеру!
Белая лошадь
Марк Андреевич позвонил сразу после окончания телепрограммы «Время»:
— Ну, Лизонька, поздравляю! На фестиваль едешь ты. Лисовская сама отказалась. Ей светит Австралия. Так что Париж — твой.
За минуту до звонка Лиза уже почувствовала, что должна это услышать. Она даже не удивилась своей интуиции. Напряженное ожидание в течение последних дней утомило ее, и она уже готова была ко всему. «В конце концов о чем речь? Ну не поеду на музыкальный фестиваль. Ну не выступлю, не получу приза. Жизнь на этом не остановится. Хуже играть не стану». Она уговаривала себя, усмиряла фантазию. Но в глубине сознания таилась надежда: «Поеду. Выступлю. Покажу класс!»