Школа Добра

Ли Марина

Рука-то успокоилась, а вот я... Мне все еще хотелось плакать, обижаться... и... и интуиция почему-то подсказывала, что мне немедленно надо навестить своего директора. Вот просто кровь из носу, и прямо сейчас.

– Ты чего не спишь? – возмущенно прошипел Григорий, когда я активировала световые ветви в гостиной. – Говорили, что ты теперь лет сто проспишь от усталости.

– Видимо, сто лет уже минуло! – зло сообщила я и схватила кабачка подмышку. – А раз ты все равно проснулся, то идешь со мной в гости вместо дуэньи.

Григорий

пытался возмущаться, но я коварно сообщила, что безногие подарки в ситуации депрессивного настроения хозяйки не имеют права на... в общем и целом, ни на что не имеют права, а только преданно исполняют желания людей, у которых и без того психика на грани, потому что им приходится терпеть занудного кабачка и чересчур активного пельменя.

– А кстати, – опомнилась я, уже постучав в дверь спальни своего директора. – Где Звездище?

Вопрос был весьма закономерен, потому что коробочки со Звединским не было на столе, когда я увлекала Григория в наше ночное путешествие.

– Вэ... ву.. войдите! – послышалось примерно ректоровское из-за двери, и мы с Григорием вошли.

Вот в «дедушкином кабинете» шоку все-таки поменее было. Ибо одно дело голый дедушка в компании трех разнообразных и симпатичных, но нарисованных бабушек, и совсем другое - директор Школы Добра, вполне реальный, не вполне одетый и сидящий на полу своей собственной спальни. Мало того, директор был не один.

– А вот оно где, твое любимое Звездище, – ехидно сообщил Григорий, когда я и без него уже все поняла.

–Там, где клён шумит над речной волной,

Говорили мы о любви с тобой,

Опустел тот клён, в поле бродит мгла,

А любовь, как сон, стороной прошла,

А любовь, как сон, стороной прошла,

А любовь, как сон, стороной прошла, –натужно и до слез трогательно надрывался мой вредный и не поддающийся до недавнего времени дрессуре воспитанник, а Вельзевул Аззариэлевич тыкал в него пальцем и активно уговаривал:

– Ну, давай еще раз, хотя бы припев, а? Ты же хороший, ты же все понимаешь. А я тебе снова налью, а? – здесь явно имело место спаивание несовершеннолетнего пельменя. И это было не самым ужасным. Самым ужасным было то, что пельмень моему ректору отвечал голосом слегка пьяным и хриплым:

–Желаю, чтобы все!!

И далее снова чисто и в той же тональности:

–Сердцу очень жаль, что случилось так,

Гонит осень вдаль журавлей косяк.

Четырём ветрам грусть-печаль раздам,– тут пан Ясневский почти сорвал концерт, громко подпев условно

в тему, Звездинский замолк на мгновение, но затем настойчиво продолжил:

–Не вернётся вновь это лето к нам.

Не вернётся вновь, не вернётся вновь,

Не вернётся вновь это лето к нам.

Это полный восторг. Я затаила дыхание и спросила... блин, у пельменя и спросила:

– А дальше можно?

– Дальше? – ректор Ясневский поднял голову и пьяно мне улыбнулся. – А дальше так...

И они запели дружно и уж как-то слишком слаженно, я даже заподозрила на мгновение, что это далеко не первая их совместная пьянка:

–Ни к чему теперь за тобой ходить,

 Ни к чему теперь мне цветы дарить,

Ты любви моей не смогла сберечь,

Поросло травой место наших встреч.

Поросло травой, поросло травой,

Поросло травой место наших встреч...

Вельзевул Аззариэлевич громко всхлипнул и чистым искренним голосом произнес:

– Юлка! Ты это слышала? «Поросло траааавой»... Гениально! Это просто... Муня, давай по кругу! А ты угощайся, Юлка, не стесняйся! – и протянул мне щедрым жестом только початую бутылку коньяку.

А Муня... да, Муня запел, своим пением окончательно убеждая меня в том, что совсем хреновый из меня дрессировщик. Растерянным жестом поднесла ко рту предложенную ректором бутылку. Почему бы и нет? Может, и правда стоит напиться и просто забыть обо всех своих проблемах и обидах? Хотя бы на время.

Коньяк был терпким и обжигающе-ароматным. Настроение задумчивым. Атмосфера располагала к легкой грусти. Директор Ясневский закончил выводить так полюбившуюся руладу о траве, печально вздохнул и отобрал у меня алкоголь.

– Маленькая еще! – пояснил он свои действия и почти ополовинил бутылку одним продолжительным и вкусным глотком.

– Вельзевул Аззариэлевич?

– Иди сюда! – поманил он меня пальцем вместо ответа, а когда я к нему наклонилась, зачем-то понюхал мою голову и непонятно прокомментировал:

– Нормально...

Что-то я вдруг стала опасаться за рассудок своего директора. Все-таки любовь – странная штука.

– А вы ее любите, да? – спросила я, преданно глядя в глаза ректору Ясневскому и одновременно размышляя над тем, как бы конфисковать у него недопитый алкоголь.

На вопрос мой второй папа не ответил, но зато приложился к бутылке, допил все до капли и снова поманил меня пальцем. С жертвенным видом я подставила свою макушку для очередного понюха.

– Любишь – не любишь... Дети вы. Тут. А!