Школа Добра
Шрифт:
– Юла! – снова позвал Александр. Ну, правда, неужели он вот так мог после одного глупого слова меня опознать?
Видимо, все-таки мог:
– Солнышко, возьми зеркальце в руки. Ты тоже ничего не увидишь, пока…
Я резко выхватила из кармана предательское зеркало и выдохнула в него:
– Все! Мне хватило. Больше ничего от тебя не хочу. Можешь идти и спокойно практиковаться дальше.
Александр моргнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки и спросил:
– А почему я тебя не вижу?
–
– Включи свет, пожалуйста! – вежливо, но настойчиво попросил он. – Юлка, правда, прошу.
– Не могу.
Зачем я отвечаю? Надо разбить проклятое зеркало и выкинуть осколки прочь.
– Почему?
– Я на крыше.
Примерно минуту Александр молчал и невидяще меня из зеркала глазами прожигал, а потом:
– Какого черта ты среди ночи делаешь на крыше? Ты спятила? Ты одна?
А потом зашипел зло:
– Ясно, что не одна, что бы ты там делала одна? Юла, почему ты молчишь?!
Я подумала и ответила:
– Ненавижу тебя. Вот.
И после этого разбила зеркало? Фиг! Одни слезы, а не характер.
Виног поиграл желваками, нахмурился, а потом взял и улыбнулся мне. Хитро-хитро. И еще самодовольно. Я даже залюбовалась им... Кому я вру? Я им и не переставала любоваться, что не мешает ненавидеть его и злиться.
– Юлка, если вдруг ты ревнуешь... – он взял многозначительную паузу.
Еще чего не хватало! С чего бы это? Просто... просто неприятно же. То он со мной целуется, то с цокающими парнокопытными, то вот еще эта... девица... в ванной, между прочим, комнате. Что она там делала, спрашивается? Нет, я не ревную, мне только интересно и все.
Ничего из этого вслух я, естественно, не сказала. Хмыкнула только, но Александр услышал.
– Я так и подумал, – и засиял ярче полуденного солнца. – И абсолютно зря, потому что Лиза моя сестра.
Как же! Сестра! Нашел дурочку. Что сестра забыла на полевой практике? И главное, в ванной? И зачем бриться среди ночи? Но вообще-то, мне до всего этого никакого дела не было, конечно. Поэтому на все Виноговские объяснения я гордо молчала, что настроения ему совсем не портило.
– Не скажешь, с кем ты на крыше?
– Не скажу, – ответила недовольным голосом, но зачем-то сразу же добавила:
– Одна.
– Холодно же...
– Меня Динь научил сферический щит делать...
Александр поморщился.
– Мы с ним тут вчера устроили школу сомелье.
Нахмурился.
– Напились... как это Динь выражался? А, вспомнила! В тараканью сиську! Потом маленький дебош в крыле у ботаников учинили.
Кто-нибудь объяснит мне, зачем я ему это все рассказываю? Объяснение только одно: просто приятно наблюдать за тем, как с небритого лица сползает самодовольная усмешка.
– Сегодня с утра вся школа гудит. Говорят, что у нас с Динь-Доном роман, – подумала и уточнила:
– Страстный.
– Ну, пусть, –
Ох, знать бы, что ответить на этот вопрос. И почему шкатулка вместе с зеркалом не выдала мне записку, в которой было бы написано: «Дарю тебе волшебное зеркало, потому что ты очень хочешь увидеть Александра Винога. И поговорить с ним. И сказать ему, что...» Что сказать ему? Вздохнула тяжело и честно призналась:
– Извиниться хотела.
Их темнейшество нахмурилось.
– Характер у меня дурацкий, – продолжила я начатое. – Извини. Попортила я тебе нервы, да? На балу... И потом тоже... И спасибо тебе. Не думай, что я такая неблагодарная и не понимаю, что ты для меня сделал, я...
В процессе моей сумбурной речи Александр все больше и больше темнел лицом и под конец стал мрачнее тучи. Как-то не заладилась сегодня погода у Виногского настроения.
– Я... я спать пойду, – пискнула я под конец. – Пока!
Он возмущенно поднял руку и пропал. А я убрала полусферу, вздрогнула от неожиданно сильного мороза и побежала к себе, думая о том, что первым делом завтра утром надо будет в библиотеку сбегать, чтобы узнать, по какому принципу эти волшебные зеркала работают. И настроение у меня, надо сказать, было просто замечательное.
А снилась мне какая-то ерунда. Словно я стою под большим стеклянным колпаком, а с другой стороны от этого стекла Александр злющий-презлющий пытается до меня докричаться, грозит мне пальцем, расстраивается и, кажется, даже проклинает кого-то. Я немного испугана, смотрю, как он прижимается лбом и ладонями к стеклу, и по губам читаю:
– Юла.
Провожу пальцем по стеклу в том месте, куда Александровская правая ладонь упирается, а стекло горячее-горячее, как чайник с кипятком. Вздрагиваю от боли, отпрыгиваю назад и просыпаюсь. Сердце грохочет в груди так, что, наверное, всю общагу разбудило уже.
На втором этаже сладко зевнула Аврора и свесила пятки вниз.
– Все-таки надо где-то добыть нормальную кровать, – к пяткам присоединилась всклокоченная копна пшеничного цвета и заспанное лицо. – А ты чего такая взбудораженная?
– Сон приснился...
– Цветной? – заинтересовалась Могила. Словно бывают не цветные сны, честное слово.
– Странный...
Я вскочила с кровати, схватила халат и, выбегая в коридор, крикнула:
– Твоя очередь на кухню за завтраком бе...жать.
Именно так: «Бе...жать». Потому что «бе» было произнесено до того, как я дверь открыла, а «жать» – уже после. Потому что на «бе» мне хватило воздуха в груди, а на «жать» он неожиданно закончился. Потому что в промежутке между «бе» и «жать» произошло столько событий, что я вообще удивляюсь, как мне удалось это «жать» из себя выжать так, чтобы Аврорка ничего не заметила.