Школа Добра

Ли Марина

Кашлянула, останавливая объяснение Алекса, чтобы возразить:

– Но ведь Эро я не люблю, а связь все равно возникла.

Я не сообразила, как так получилось, что я лежу на траве, а Александр наклоняется надо мной.

– Его, значит, нет... – протянул задумчиво, – а меня?

– А тебя...

Я на секунду удивилась неожиданно набежавшей на лицо тени, откуда было взяться облаку на совершенно ясном небе?

– Тебя я...

Парень вдруг сдавленно застонал и упал вперед, придавливая меня к земле всей тяжестью своего тела.

– Алекс? – испугалась я. –

Что...

– Мы в своем праве... – прорычали где-то у меня над головой. – А ты не захотел выбирать.

Я повернула голову и увидела Арнульва... или как звали того оборотня, который вчера так напугал нас в Волчьей долине. Он легко стащил с меня пребывающего в бессознательном состоянии Алекса, опустился на колени и склонился надо мной. Я от ужаса зажмурилась и задержала дыхание, но все равно успела почувствовать тяжелый мускусный запах, запах пота, дорожной пыли и чего-то еще.

– Обещанная... – оборотень провел носом по моей шее, – сладкая-сладкая, – рванул ворот моего платья, оголяя моё левое плечо и с утробным рычанием вонзил в него зубы.

– Ма-а-мочка! – успела выкрикнуть я, прежде чем раздалось странное шипение, после чего левая половина моего тела взорвалась ослепительной болью, и я, кажется, потеряла сознание. Или, правильнее будет сказать, осознание реальности.

Я чувствовала, как меня поднимают с земли, как по левой руке щекотно стекает кровь, окрашивая пальцы, которые минуту назад целовал Алекс, в алый цвет. Я видела Алекса, лежащего на земле без движения. Я слышала, как на рычащем наречии переговариваются оборотни.Я понимала, что меня куда-то несут, что воду они решили не использовать, опасаясь погони русалок. А вскоре солнечный свет исчез, запахло землей и сыростью, и я поняла, что мы спустились в подземелье.

В тот момент мне не нужно было зеркало и волшебные очки Эро, и Дунька не нужна была с ее умением видеть мою ауру. Без всяких советчиков я знала, что как никогда близка к темной стороне. Потому что странное чувство опустошения внутри меня не было холодным отстранением. Это была клокочущая ярость, ледяная и взрывоопасная. Я не знала, сколько времени я еще смогу удерживать это внутри себя, потому что оно рвалось, скулило и просилось наружу, оставалось только надеяться на то, что получится дотерпеть до того, как я увижу организатора всего этого безобразия. А потом кому-то будет очень больно.

Мысль о боли была сладкой. Никогда не думала, что у мысли бывает такой ярко выраженный вкус. Она была такой сладкой, что я не выдержала и застонала вслух, после чего подземелье залило зеленой световой волной, сметающей с пути бегущих оборотней, сминающей стены и потолок, превращающей коридор в груду песка и камня.

Волки, бегущие за Арнульвом, завыли и закричали истеричными голосами:

– Завал!!!

Оборотень, державший меня на руках, опалил меня черным взглядом и прорычал довольно:

– Сучка!!

А потом он провел по моей щеке противно-горячим языком, и это я уже не смогла вынести, отключившись.

***

Пахло стоялой водой, псиной, кровью и почему-то козьим молоком. Я молоко

с детства не люблю, а козье – в особенности. И как бы странно это ни звучало, но в себя я пришла от рвоты. Желудок прочистился быстро, а вместе с ним и мозг. Злость вообще хорошо бодрит, это я и раньше замечала.

Понимание же того, что ты грязная и абсолютно голая лежишь в какой-то странной ванной комнате, что твои руки в кровавых разводах, что рана на шее болит и чешется, что толпа взбесившихся волков тебя похитила и, возможно, убила человека, которого ты любишь, убила, коварно напав со спины, в тот момент, когда ты собиралась сказать ему о своей любви... Все эти мысли не добавляли белых пятен моей ауре. И мне было плевать. Я даже радовалась этому. Потому что злость помогала дышать и двигаться.

Тыльной стороной руки я вытерла рот и с трудом вылезла из лохани с водой пугающего цвета. На секунду зацепилась за мысль о том, сколько человек могло помыться в этой емкости до меня, равнодушно пожала плечами и сделала неуверенный шаг в сторону выхода, где вместо двери висела несвежая тряпка.

До того момента, как я увидела зеркало, я думала, что достигла предела ярости. Я ошибалась. Ярость не знает пределов. Ярость выглядит, как голая окровавленная девушка лет восемнадцати. У девушки растрепаны волосы, глаза горят ненавистью, а на бледной шее красуется черный кожаный ошейник с большим сверкающим рубином в центре.

Я стояла перед зеркалом в растерянности, понимая, что девушка в отражении я и не я одновременно. Потому что мысли в моей – не моей – голове были какие-то совсем уж не мои. А самое главное, я просто слышала женский голос, который говорил мне, что делать.

'Не смотри в зеркало, Юла. Не смотри. Плюнь на ошейник, нам нет до него дела. Это ерунда, такая ерунда... Мы потом его снимем, не смотри в зеркало. И дыши. Руки на колени, наклонись вперед и дыши. Вдох и выдох. Вдох и выдох'.

– Вдох и выдох, – повторила я вслух шепотом.

'Мы выберемся. Все будет хорошо. Слушай меня. Дыши. И не злись!'

–Дыши и не злись.

'С ним все в порядке', – сообщила моя невидимая помощница в ответ на отголосок моей тревожной мысли.

Почему я верила этому голосу? Почему ни на секунду у меня не возникло подозрения, что это какая-то коварная ловушка? Что я, возможно, просто сошла с ума? Я не знаю. Просто голос казался понятным и правильным.

'Возле зеркала сундук. Открой. Там может быть одежда или полотенца. Оденься и тихонько выходи в коридор. Не спеши... Нам пока спешить некуда'.

Нам пока спешить некуда... некуда спешить... Кому-то некуда, а у кого-то в груди пылает яростное пламя и выхода требует. Кто-то ненавидит себя за то, что еще ночью не сказал о своей любви. Не сказала. Дура, черт, какая дура! Ведь он так просил!

'Не злись и дыши. Вся жизнь впереди, еще все скажешь, клянусь'!

Дышу. Дышу и роюсь в сундуке. Из одежды только шаровары, похожие на форменные фейские штаны, только из более плотной ткани. Несвежие. Пахнут. Брезгливо отбросила в сторону и завернулась в большое полотенце. Особо старалась не принюхиваться. На всякий случай.