Школа Добра
Шрифт:
– Без сопливых скользко!
Я уверена, что Александр ничего не ответил только потому, что решил, будто ему показалось. Он выждал еще секунд сорок, после чего произнес одно слово:
– Юла.
Спокойно, без рычащих ноток в голосе, не зло, не обиженно, не раздраженно, просто:
– Юла.
В последний раз окинула я успевшую стать родной комнату, кивнула Григорию, подмигнула Вепрю, наклонила голову и поднялась с покрывала, чтобы открыть дверь их темнейшеству.
Он стоял на пороге и входить не собирался.
–
Через плечо бросила Аврорке:
– Не поминай лихом, если что...
– Цирк! – проворчал Виног с видом смертельно уставшего человека.
Мне даже немножко стыдно стало. А еще любопытно: что это он так из-за меня переживает? Папа совершенно точно ему передал, что со мной все в порядке, отката не будет, и последствий заклятие никаких не оставило. А он все равно. Командует тут. Советы раздает. Вздыхает тяжело. Привязался...
Независимо нос задрала и быстрым шагом, впереди Александра направилась к месту казни. За двадцать метров, которые отделяли мою комнату от целовальни, успела испугаться, расстроиться, засмущаться и взвинтить себя до дрожи в коленках. Наверное поэтому в холл мы вошли почти бегом. Я фурией подлетела к окну, обхватила себя руками в попытке сдержать нервную дрожь, развернулась к Виногу и, глядя на него снизу вверх, хмуро спросила:
– Ну?
Он ухмыльнулся, изогнул удивленно брови, наклонился к моему лицу и поинтересовался:
– Самая смелая, да?
– Тебя, что ли, бояться? – к собственному ужасу выпалила я голосом дрожащим и, да, испуганным.
– Не бояться... – согласился неожиданно сипло, приподнял двумя пальцами мой подбородок и поцеловал.
Это было откровением, я даже не сразу сообразила, что меня целуют. Отстраненно заметила, что руки, которые поднимались для того, чтобы оттолкнуть Александра, почему-то обняли его за шею. Он промычал что-то, не отрывая своих губ от моих, и без труда меня на подоконник усадил. Ощущения стали удивительнее и острее, а сердце, кажется, разлетелось на тысячу маленьких сердечек, или на миллион, потому что их суматошные удары я ощущала в кончиках пальцев, за прикрытыми веками и под дрожащими коленками. Мы целовались, наверное, целую вечность, может быть, немного больше. В тот момент мозг мне начисто отказал и требовал вручить ключи от крепости по имени Юлиана Волчок такому настойчивому завоевателю.
Когда он все-таки оторвался от меня, я обнаружила свою одежду в некотором беспорядке и – о, ужас! – Александровскую тоже. Причем, судя по тому, что моя правая ладонь прижималась к жаркой и твердой груди и с восторгом ловила бешеные удары Виноговского сердца, ручки к разоблачению их темнейшества приложила именно я.
– Ты что? – выдавила из себя с трудом, когда стало понятно, что сказать что-то все-таки придется.
– Не люблю быть должным, – и благодушно улыбнулся.
– А ты разве... – краснея и бледнея, попыталась
– Разве... – щелкнул меня по носу и снова поцеловал.
Теперь-то за что? Не то что бы я возражала, за минутный перерыв мозг не успел занять оборонительные позиции и вернуться к своим прямым обязанностям, а Александру это, видимо, только на руку было.
– Совсем меня измучила, – пожаловался он и цапнул зубами кожу под ухом. – Маленькая, а такая вредная.
Я возмущенно – возмущенно ли? – ахнула и ощутимо дернула Винога за волосы на затылке.
– Лучше сто раз умереть, чем пережить еще одну такую ночь, – заверил он и сначала прикусил мочку левого уха, а потом лизнул заботливо. И я решилась. Сейчас или никогда.
– Ведь ничего не было. Да?
– Ничего, – согласился почти сразу, даже без смущающих уточнений, что я имею в виду, взглядом жарким меня опалил и добавил еще до того, как я успела облегченно выдохнуть:
– И всё.
Так нечестно! Нечестно запутывать меня своими фразочками хитрыми, нечестно целовать так, что кости в пальцах плавятся. И вообще, все нечестно.
– Ты почему бегала от меня? – череда быстрых поцелуев и у меня, кажется, стены перед глазами зашатались.
– Потому, – пробормотала невнятно.
– А конкретнее?..
А конкретнее не скажу. Ему, видите ли, можно отвечать на мои вопросы, как вздумается, а мне – нет? Я тоже умею молчать загадочно и умный вид строить. Не тогда, конечно, когда меня целуют... А почему он вообще меня целует? Мозг, видимо, вспомнил о своих обязанностях и заработал в аварийном режиме.
Что я творю? Как я ему после всего в глаза смотреть буду? И главное, мне же мама запретила с ним что-то общее иметь.
– Пусти! – нерешительно попыталась вырваться.
– Скажешь, почему пряталась?
Головой мотнула, а он коварно улыбнулся:
– Упрямая? – и, не разрывая зрительного контакта, руку на мое декольте положил. И даже под декольте немного. Очень много! Я полыхнула сразу маковым цветом и дернулась как-то странно: одновременно к нему навстречу и от него.
– Я... мне мама не велела с тобой общаться, – выдавила с трудом не своим голосом.
Александр удивленно моргнул, я бы даже сказала, несколько шокированно.
– Мама?
– Да.
– А папа? – и большим пальцем на моей груди кружок нарисовал. Кошмар какой-то!
– А папа в наши женские дела не лезет, – я двумя руками в Александровскую конечность, которая там все поглаживала наглым образом, вцепилась. – Так ты меня отпустишь или нет?
– Нет, – ответил Виног и нелогично шагнул назад.
Разозлилась чудовищно просто: шантажирует, командует, советы раздает направо и налево, целует без спроса и еще руки распускает? Не на ту напал!
– Дурак! – объявила, с трудом сдерживая обидные слезы, и пнула его ногой в голень. – Черт!