Школа двойников
Шрифт:
– Не понимаю вашей иронии, молодой человек! Вас, кажется, Савва зовут? – Лизавета представила своего спутника, как только они вошли в комнату, и ни капельки не сомневалась, что старая дама прекрасно помнит его имя и фамилию.
– Калерия Матвеевна, а как Игорь Кокошкин может их знать, если он не видел, кого вам показывали? Или вы приносили ему видеозаписи?
– Что вы! Они там и прикасаться к ним не разрешали! – Теперь гнев и раздражение Калерии Матвеевны был направлен в более плодотворное для журналистов русло – на неведомых заказчиков. – Секретность, как в СМЕРШе! Мне, честно говоря, эта работа показалась очень подозрительной.
– А второй?
– Второй тоже крепкий, высокий, они даже чем-то похожи с первым, только этот более подтянутый. Седой. С такой белой… – Калерия Матвеевна опять помогла себе движением руки, «нарисовав» пышную шапку волос, – с белой, чуть ли не в голубизну шевелюрой. Игорек даже назвал имя, но я не запомнила…
Савва удовлетворенно кивнул. Кокошкин не понравился ему с первого взгляда, и теперь он получил прямые доказательства его лживости. Савва тут же засыпал Калерию Матвеевну вопросами:
– Вы смогли бы их узнать, если бы еще раз увидели? Сколько их было? Где вы с ними занимались? Почему лица показались знакомыми?
Град вопросов ничуть не смутил преподавательницу. Она с достоинством отвечала, что, несомненно, узнает этих людей, если увидит где-нибудь на улице, что группа у нее была из пяти человек, но почти все занятия шли индивидуально, что для занятий была арендована квартира, здесь неподалеку, и приходили они по очереди.
– А как были одеты? – Лизавета с трудом вставила свой вопрос.
– Я попросила костюмы. Ведь те, на кого они хотели походить, носят костюмы. И держатся очень представительно.
– Как кто? Как дипломаты?
– Нет, – рассмеялась Калерия Матвеевна. – Скорее, как военные… Да вы Игорька спросите, он-то знает…
Лизавета не знала, как объяснить старой даме неестественное поведение Кокошкина, отославшего их к старой преподавательнице, вместо того чтобы просто назвать имена тех, чьих двойников она воспитывала. Когда трудно что-либо объяснить, лучше всего говорить правду, голую правду.
– Он в больнице сейчас, на него же напали!
– Как! – Калерия Матвеевна даже побледнела. – А что случилось? Почему он мне не позвонил?
– Я и сама случайно узнала, – утешила ее Лизавета. – Он, наверное, не хочет никого видеть…
– Да, после той истории с Мариночкой… Игорек стал очень нелюдимым. Я не понимаю таких женщин, которые готовы убежать от мужа, едва их поманят пальцем!
– Да, кошмар. – Лизавета сделал вид, что она совершенно в курсе.
– Мне еще и поэтому Целуев не нравится. Увести жену друга!
Все тайное рано или поздно становится явным. Теперь Лизавета поняла, почему имиджмейкер Кокошкин так не любил имиджмейкера Целуева.
– Да, люди бывают очень непорядочными! – Эта вполне банальная истина в устах Калерии Матвеевны прозвучала как смертный приговор, а когда приговор утвержден, говорить о преступлении более не имеет смысла. – В какой же больнице Игорек?
Лизавета рассказала, как позвонить и справиться о состоянии Кокошкина, оставила
– Я знаю, у вас множество хлопот, но все-таки мне был приятен ваш визит. Я надеюсь, что он не последний.
– Салон Анны Павловны Шерер, – пробурчал Савва, когда они вышли на улицу.
– Нет, гораздо более изысканный салон. Анна Павловна была насквозь фальшивой, а Калерия Матвеевна ведет себя абсолютно искренне.
– Ты еще скажи, что и этот твой психолог вел себя искренне, – возмутился Савва. – Сам все знал, а нас отправил за пять верст киселя хлебать!
– Уверена, что он сделал это преднамеренно. И если мы узнаем, почему он так поступил, мы узнаем многое, – задумчиво сказала Лизавета. Чуть позже она добавила: – А ведь очень характерный жест. – Она повторила движение, каким, по словам Калерии Матвеевны, «лицо с тяжелым подбородком» поглаживало лысину. – А ведь очень немногие в наши дни маскируют плешь столь откровенно…
– Теперь будем заниматься лысинами, – заявил Савва, знавший, какой скрупулезной умеет быть Лизавета, если ее что-либо зацепит.
– Лысина – как ключ к шифру. – Она почти не обратила внимания на его замечание. Потом они ехали в трамвае, затем шли к метро. Лизавета перебирала в памяти детали, рассказанные старой дамой. «Лысина, военные, Калерия Матвеевна их не знает, а Кокошкин узнал. Если людей можно опознать по устному портрету, значит, персоны известные, но не и.о. президента и не первый вице-премьер, их, наверное, и старомодная преподавательница знает в лицо. Какие-нибудь депутаты? Которых знает политический имиджмейкер, но не знает престарелая петербурженка… Но зачем готовить двойника-депутата? Проще и дешевле убрать и поставить своего или купить… Леночку убрали, возможно, потому, что кого-то из них она узнала… А Кокошкина избили… Знал ли Целуев, что его приятель с помощью Калерии Матвеевны выяснил, чем именно он занимается? И почему Кокошкин умолчал о главном? Он с ними играет… Надо было спросить Калерию, рассказывала ли она своему нанимателю о том, что его бывший приятель узнал некоторых персонажей?..»
В метро Савва вдруг начал прощаться.
– Ты разве не на службу? – спросила удивленная Лизавета, которая уже приготовила вопрос насчет не заданного Калерии вопроса.
– Нет, поеду, но позже. Есть кое-какие другие делишки…
– А у меня Рейтер, – уныло протянула Лизавета.
– Тогда захвати вот это. Если появлюсь вечерком, заберу. – Савва вручил ей две бетакамовские кассеты.
– Ну, конечно, я за тебя еще тяжести таскать буду! – начала было сопротивляться Лизавета, но коллега чуть ли не силой запихнул ей в сумочку серые пластиковые коробки.
– Не велика тяжесть, это же не аккумуляторы! – резонно заметил репортер. И был прав – аккумуляторы, которыми некоторые операторы норовят нагрузить своего корреспондента, весят гораздо больше.
А кассеты? Что кассеты! Каждый порядочный тележурналист таскает с собой сумку или носит на себе куртку, в которых, помимо прочих необходимых вещей, свободно помещаются три-четыре кассеты. Лизавета махнула рукой.
– Ладно, пей мою кровь, потом отбатрачишь! Что там хоть записано?
– Моя школа. Точнее, наша. Школа телохранителей. То, что не влезло в выпуск вчера.