Школа негодяев

Можно было всматриваться в белую пелену до боли. За ней восточный берег терялся – как и не было его. Над ледяным полем Днепра крутила вензеля поземка, мелкая и жесткая от мороза снежная пыль взлетала вверх и терялась в низких облаках.

– Похоже, что завьюжило на целый день, – сказала Саманта, опуская бинокль. – Я бы в такую погоду перескочила бы на ту сторону на «раз, два, три», но только сама. С твоим подопечным под брюхом так не получится.

Они лежали на небольшом пригорке, метров за сто до береговой линии. Находиться тут было небезопасно,

но без рекогносцировки было не обойтись. Конечно, Сэм знала здешние места хорошо, но за Али-Бабой шла охота, а это значило, что помимо усиленного спутникового наблюдения за секторами пригодными для пересечения границы, пассивных и активных сенсоров, колючки, минных полей, автоматических стрелковых гнезд и прочих банальных радостей, их вполне мог ожидать отряд чистильщиков. А чистильщики – это тебе не обычные войска охранения, замученные монотонным несением службы, плохим питанием и пьянством, а элитный отряд убийц в тяжелых бронежилетах, надрессированных охотиться за людьми, плюс огневая поддержка в любое время суток.

В любое другое время Сергеев прошелся бы по своему берегу, как по бульвару, заложив руки за спину, но сегодня они с Самантой лежали на пригорке тихо, как мыши в кладовке при приближении кота. Мыши, правда, были крупные, наряженные в зимние маскхалаты, с белыми чунями на берцах, и даже бинокль у них был маскирован в цвет снега.

В такой вот круговерти противник мог спрятать не одну роту и не две. Но и Сергеев мог бы воспользоваться непогодой для скрытного перемещения. Сложность состояла в том, что, не зная наверняка, где именно враг затаился, можно было совершенно случайно налететь на боевое охранение и погибнуть зазря.

– Ветер юго-восточный, – почему-то прошептала Саманта, хотя кто, кроме своих ее мог услышать? – То, что надо! Был бы у меня «мотик» [1] побольше – ушли бы сегодня.

– А куда вам торопиться? – спросил Сергеев. – Это мне торопиться надо. А вам то что? Не перейдете сегодня, перейдете завтра. Или послезавтра…

Размышляя трезво – лежать здесь и мерзнуть, разглядывая плотные, как пенопласт, сугробы, было совершенно незачем. Если на противоположном берегу их и ждали, то никак не дилетанты, а хорошо обученные ребята, умеющие заметать следы и вести скрытое наблюдение… Их не то, что в бинокль, на них пока не наступишь – не обнаружишь! Впрочем, если вспомнить о московском фиаско ротмистров Краснощекова и Шечкова, то есть некоторые сомнения в профессионализме нынешних конторских, но расслабляться, имея дело с его бывшими коллегами, Сергеев не посоветовал бы и врагу.

Интуиция настойчиво твердила ему, что засады тут нет, но Сергеев ей категорически не верил. Опыт мешал. Опыт говорил, что интуиция – штука классная до применения оппонентами некоторых технических средств, таких, как сенсор, инфракрасный датчик или датчик вибрации. После их срабатывания автоматические системы залпового огня, установленные вне пределов прямой видимости, за вот той дохлой рощицей, например, перекопали бы реактивными снарядами пару квадратных километров на метр в глубину. И недавний случай с подбитыми и оставленными охотниками в качестве приманки БМП, после которого они с Молчуном едва унесли ноги, был вполне показателен. Не расслабляйся. Будь всегда настороже. И, может быть, выживешь.

Одна радость – спутники сейчас были слепы и, если прогноз

правильный, то ближайшие три дня наблюдения из космоса можно было не опасаться.

– Отходим, – приказал Сергеев. – Аккуратненько.

С пригорка они сползли задом и, лишь когда гребень снежного бархана прикрыл их от возможных наблюдателей, пригнувшись, перебежали до подступившего вплотную к береговой линии подлеска.

Ожидавший окончания их вылазки в прикрытии Вадим основательно продрог. Вот уж кто умел маскироваться! Сергеев едва не наступил ему на руку, но вовремя отпрянул. Коммандос напоминал небольшой сугроб с проросшим из головы кустом. Карабин торчал вперед сломанной веткой.

– Как же я не люблю холод, – проскрипел Вадик, отряхиваясь. – Блин! Точно себе что-нибудь отморожу! В пустыню! В Палестину! Плевать куда – лишь бы было жарко! Ну, что, ребята?

– Пусто, – ответил Сергеев, приваливаясь спиной к сосне. – Но не факт, что там никого нет. Видно плохо, и я ничего не заметил.

– Так, может, сходу и рванем, если не видел? Чего менжеваться? – предложил Вадик и шмыгнул бледным, как свежеочищенная картофелина, носом. – Погрузим нашу Шехерезаду в хувер и напрямик, через реку. Я там ложбинку видел для подъезда – закачаешься! Чего ждать, Миш? Высадим его там – и обратно!

– Ага, классный план! – ухмыльнулась Саманта. – Люблю кавалерию! Сильно замерз, вояка? Но мозги хоть не пострадали? Или для гусара – мозги не главное! Да? Главное гусару что, Вадик? Главное гусару шпоры не обосрать! Герой, блин косой! Ты же у нас умный мужик! Какое «сходу»? На чем? На этом вашем драндулете? Самоубийство!

Она задумалась:

– Вот если перелететь…

– И перелететь самоубийство, – сказал Сергеев. – И не мечтай. Я никем из вас рисковать не буду. И Али Бабой тоже не буду. Все, заканчиваем болтать и в путь! Дома будем разбираться. И ты, Вадюша, не обижайся, Сэм права на сто процентов! Сходу здесь получится, только если нас не ждут. А мне кажется, что нас все-таки ждут… Вот только не знаю точно кто и где…

Они сноровисто надели лыжи и двинулись в глубину подлеска.

Тут снег был глубоким, но мягче, чем на берегу: ветер, запутавшись в молодых деревцах, не сумел утрамбовать его до пластмассовой твердости. То там, то здесь виднелись рыжие скелеты металлических конструкций, полусгнившие бочки, какие-то непонятные, давно утратившие формы обломки. Выглядывая из-под чистого снежного покрывала, все эти остатки прежней жизни выглядели совершенно фантасмагорически. Казалось, природа доедала их год за годом, чтобы окончательно растворить в себе, вернуть эти берега к первозданности, стереть саму память о тех, кто изуродовал склоны и поймы гранитными набережными и бетонными плотинами. Но не доела.

Те детали пейзажа, что в летние месяцы видом своим напоминали о свалке или гигантском мусорнике, раскинувшемся на сотни километров, зимой приобретали особый трагический оттенок. Здесь мертвое соприкасалось с вечностью, и под ее морозным дыханием становилось пугающе опрятным, словно чисто прибранный морг. Но Михаил знал, что с приходом весны флер опрятности спадет, мерзлая земля оттает, станет жидкой хлюпающей грязью, начнет вонять болотом, химикатами и разложением. И расплодившиеся без меры лисы будут вновь бродить по берегам, и растаскивать по норам почерневшие от влаги и времени кости, огромные, словно говяжьи мослы, только что вырытые из скотомогильника. Памятника в очередной раз не получится – получится свалка, и природа, содрогаясь от запахов и брезгливости, будет ждать следующей зимы, чтобы снова попробовать все стерилизовать, а, значит – заморозить от горизонта от горизонта.