Школа негодяев
Шрифт:
– Надолго?
– На неделю. А что, собственно, произошло?
– Да, ничего… Государственная необходимость.
– Ну, да… – сказал бородатый. – Необходимость у них! Врываются посреди ночи, по вещам шарят…
– Да вы, пан, спокойнее… – огрызнулся западенец. – И до вас очередь дойдет! Сказали вам – надо!
– Да я понимаю, что необходимость, – согласился Сергеев. – Я чего спрашиваю… Может, я видел что? Может, могу быть полезным…
Южанин едва заметно улыбнулся, а один из штатских, стоящих за дверями сделал полшага, чтобы рассмотреть сергеевский профиль.
– Похвальное стремление… Кем работаете? – продолжил южанин.
– Я? –
– Хорошая работа! Денежная! Правильно едешь, – одобрил прищелкивающий, отодвигая сумку. – Львов – красивый город! В нем есть где потратить деньги! Тут все чисто… Ваш паспорт!
Бородатый протянул ему карточку – паспорта у Конфедератов были по европейскому образцу, электронные. Тут вообще многое было по европейскому образцу, вот только граница между Польской республикой и Западно-украинской Конфедерацией по-прежнему была открыта только в одну сторону. И охранялась не в пример лучше, чем до Потопа.
Пока западенец рассматривал фото бородача, Сергеевский паспорт был передан штатскому в коридор, и слышно было, как сработал сканер – значит, пришедшие сверялись с основной базой СБ.
«Молодцы, подумал Михаил, быстро учатся. Интересно, я у Ромы в открытых файлах или под „флажком“?
Второе было для Умки лучшим и более вероятным вариантом. Шалай, при всей его паранойе, своих от чужих отделял. Это ничего не значило бы в случае каких-нибудь враждебных действий со стороны Сергеева: тут бы Рома не посмотрел на совместное боевое прошлое, а размазал бы соученика ровным слоем по львовской брусчатке, но пока Михаил враждебности не проявлял, вполне мог рассчитывать на благоволение Романа Ивановича.
Со Стецкивым отношения были куда хуже и сложнее, с нынешним гетманом Сергеев познакомился еще в свою бытность замминистра МЧС в Киеве, и то, что пан Мыкола к базам данных СБ отношения не имел, наполняло сердце Умки радостью. Имей пан Мыкола возможность вцепиться ему в горло – обязательно бы вцепился, тут и двух мнений быть не могло.
Паспорт Сергеева вернулся к южанину и от него попал в руки хозяина. Михаил аккуратно положил карточку в бумажник. Паспорт Конфедерации он купил не без косвенной помощи Ромы, но если участие в его судьбе всемогущего шефа гетманской СБ как-то повлияло на цену документа, то только в сторону увеличения.
Бородатый смотрел, как жандарм роется в его сумке, и качал головой, а тем временем сканер в коридоре снова зажужжал, и вторая карточка вернулась в купе. Жандарм прощелкал что-то вроде стандартного «Пробачьтэ, добродии!», южанин не без иронии пожелал спокойного сна и хорошей дороги, потом вся компания втянулась в коридор, словно дым в дымоход, мимо двери шмыгнул похожий на суслика проводник с бегающими слезящимися глазенками. И Сергеев тут же услышал, как отъехала в сторону дверь соседнего купе.
Бородатый попутчик захлопнул дверь, едва слышно матюгнулся и тут же перекрестил рот.
– Прости, господи! – сказал он уже по-русски. – Ну, сил моих нет! Уж сколько раз давал себе слово не обращать внимания на все эти окаянства, а не могу!
Он сунул руки в сумку, в которой еще недавно с упоением шарил чирикающий служитель порядка, и достал оттуда целлофановый пакет с грубой репродукцией известной всему миру картины нового гения украинского реализма Жоржа Кийко. Такие вот пластиковые сумки продавались теперь на каждом шагу, в них даже паковали товары в магазинах – исключительно с благородной целью воспитания национального
Картина была нарисована с размахом, на полотне три с половиной на пять метров, и называлась длинно и патриотично: «Возмущенные украинцы прогоняют с родного села жида и москаля». На холсте были изображены мужчины в костюмах, взятых из костюмерной мастерской народного ансамбля украинской песни и пляски, все как один с оселедцами и длинными вислыми усами, да бабы в лопающихся под напором арбузных грудей «вышиванках» и широких «спидныцях» с орнаментом. На лицах представителей народа застыли гримасы благородного гнева, а в руках они держали орудия труда, как-то – цепы, косы, вилы, а отдельные представители, которым орудий труда не досталось, были вооружены банальным дрекольем. Впереди них по грунтовой дороге пылили, перекособочась, уже ощутившие на себе силу народного гнева пейсатый еврей в черном банкирском костюме да «чаплинском» котелке и, видимо, сбежавший из ансамбля русской песни и пляски москаль в кепке, косоворотке, блестящих, как самовар, сапогах и со следами пьяного угара на физиономии. В творчестве украинской «новой волны» все больше ощущались арийские мотивы.
Из пакета с патриотической картиной, из-за нежелания выставлять которую был уволен директор Львовского художественного музея, бородатый попутчик извлек пергаментный сверток, пахнущий курицей, целлофановый кулёк с солеными огурцами и литровую бутылку горилки «Справжня».
– Не откажи, мил человек, – попросил бородатый и с тоской глянул на бутылку. – Один пить не могу, не привык. А не выпью – не засну…
Курица пахла так, что Сергеев едва не захлебнулся слюной, поэтому ничего членораздельного не сказал, а проурчал что-то, призывно махнул рукой, и мановенье ока на приоконном столике был накрыт импровизированный поздний ужин. Или завтрак. Нет, (Умка посмотрел на часы) половина второго ночи, все-таки – очень поздний ужин.
Пить попутчик умел, хоть и зачастил вначале, но более от расстройства души, чем из любви к водке. Мужика явно распирало от негодования и желания поговорить, но жизнь в Конфедерации не особо располагала к откровенным дорожным беседам. Начать исповедоваться можно было в купе, а закончить – в одном из многочисленных львовских или винницких казематов в качестве пациента.
Такие казематы и тюрьмами в прямом смысле-то не были, скорее близнецами некогда славного на весь СССР днепропетровского спецучереждения, в котором не так уж и давно не по своей воле принимали инъекции психотропных препаратов и серы украинские националисты, признанные советской властью психиатрическими больными. Но подобные аналогии СБ Романа Шалая не смущали. Он был настоящий государственник и любил доводить дело до конца. Особо стойких противников режима грузили в крытые машины (аналоги которых в истории обнаруживались без особых усилий), и приходили в себя вольнодумцы и болтуны уже за рядами колючей проволоки и минными полями.
Ничья Земля лечила от политической психопатии дешево и надежно. Процент выживших за первые три дня был настолько низким, что оставшиеся в живых серьезно задумывались над тем, была ли хоть какая-то польза от их гражданской позиции, или лучше было бы помолчать.
Бородатый краснел лицом, косился на дверь красноватым от недосыпа глазом и шепотом матерился, через раз крестя рот. Михаила вовсе не привлекала возможность выслушивать попутчика до утра, но нежное куриное мясо да чуть морщинистые бочковые помидоры, испускающие запах настоящих трав и специй, обязывали.