Школа победителей Они стояли насмерть
Шрифт:
Ольга так и не вспомнила матросов, но обрадовалась встрече. А Никишин рассказывал о последних днях батальона.
— Пришли мы в Москву, а там нас и рассовали по разным частям. Мы с Любченко попали сюда в разведчики, а Крамарев, помните его? Разведчик наш? 1 ак его назначили пулеметчиком на полуглиссер. Ругался он — спасу нет! А ему и говорят: «Пока вы нужны здесь!»
— А другие?
— Других тоже по разным частям. Кого куда.
— А командиров?
— Их у нас не было. Чигарева ранили в последнем бою, а Селиванова — еще раньше… Чигарев-то сейчас здесь в бригаде.
С Чигаревым Ковалевская
Чигарев тоже узнал ее, просто подошел, протянул руку И сказал:
— И вы здесь? Вот славно! Честно говоря, я очень Рад!
— Почему?
— Как почему? Ведь вместе служили! — И столько было искренности, в его словах, что Ольга поверила и просила его запросто заходить к ней.
Чигарев пришел в этот же вечер. Разговор сначала шел о знакомых, прошлых и приближающихся боях, и вдруг крепкие руки обхватили Ольгу, а горящие глаза оказались близко-близко. Ольга резко откинула голову, и губы Чигарева скользнули по ее подбородку.
— Вы, что, Оля? — уже через несколько минут спрашивал ее Чигарев. — Я вас как боевого друга хотел…
— А своих пулеметчиков вы тоже целовали? — зло перебила его Ольга.
Первый вечер был безнадежно испорчен, и Чигарев, попрощавшись, ушел.
При последующих встречах он умышленно не смотрел на Ковалевскую, надеясь, что она сама заинтересуется им, но когда этот прием не оправдал себя, то притворился простым, хорошим товарищем. Он частенько забегал к Ольге спросить, не нуждается ли она в чем-либо, или за стрептоцидом (он оказался расположенным к ангине), а иногда и просто «на огонек». Говорили обо всем. Чигарев был неизменно внимателен, предупредителен, но всегда держал себя в рамках приличия.
С другими командирами Ольга не была знакома. Они вечно спешили, здоровались с ней на ходу и торопливо шли в лес, где в глубоких землянках жили матросы…
— А… А Норкин? — спросила Ковалевская.
— Норкин? Разве его без вас ранили? — удивился Никишин. — Его здорово очередью зацепило.
Все любят посмотреть на встречу старых знакомых по фронту, и вокруг разговаривающих образовался плотный кружок. Дневальный даже не заметил, как вошел комал-дир взвода старший лейтенант Широков и остановился сзади матросов, прислушиваясь к разговору.
— Это был командир, — тихо закончил Никишин.
— Почему был? Вы же сами говорили, что он жив?
— Был жив… А если и живой, то не встретиться нам с ним в этой буче. Вон как все клокочет!
— А вот ответит он на наше письмо, я и напишу рапорт, чтобы меня к нему перевели, — сказал Любченко.
— Теперь забудь про него, — бросил кто-то из матросов. — Будешь, как и мы, с нашим старлейтом маяться.
— Это как сказать, — возразил Никишин. — К строгости нам после нашего лейтенанта привыкать не надо, а за себя мы постоять сможем.
Широков на носках, тихонько прошел к двери учительской, где он жил, приоткрыл ее и скользнул в комнату. Только осторожно прикрыв за собой дверь, он с силой швырнул фуражку на измятую кровать и, не раздеваясь, сел на стул. Обидно было старшему
— С нами маяться будешь…
Ничего не понятно!
— Дневальный!
— Есть дневальный, — отвечает тот и входит в комнату.
— Почему не на посту?
— Все время на посту…
— А рапорт не отдали.
Опять не то! Не в рапорте дело!.. Вот'и у дневального на лице какое-то особое выражение. Он прозевал приход командира, нарушил Устав — и не волнуется, не боится. Неужели это потому, что сам командир нарушил приказ — не ночевал в школе?
— Построить взвод! Пойдем на ученье!
— Разрешите доложить? По плану сегодня доктор занимается.
Широков не выдержал. Он вскочил, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Кто вам дал право учить меня? Кто план составлял? Кто? Я! Я составлял!! Я и изменяю!
Дневальный чуть заметно пожал плечами и вышел в коридор.
— Выходи на занятия, — услышал Широков его спокойный голос.
Ковалевская пошла обратно. И хорошо, что занятия не состоялись. Не могла она рассказывать о перевязках, бинтовать здоровую руку матроса и знать, что столько хороших людей действительно ранено. До сегодняшнего дня Ольга не вспоминала о Норкине, вернее, несколько раз говорила себе: «Вот и не вспоминаю о нем… Все прошло…» Теперь все всколыхнулось снова. Она почему-то отчетливо представляла себе Норкина беспомощным, слабым, и ей захотелось непременно быть сейчас рядом с ним, Ранение его она считала если и не смертельным, то очень опасным.
И когда вечером раздался стук в окно, а потом в комнату вошел Чигарев, она встретила его как желанного гостя, как человека, который поможет в трудную минуту.
Чигарев снял шинель, повесил ее на гвоздик и сел К столу.
— Что случилось, Ольга Алексеевна?
— Так…
— А вы поделитесь со мной. Смотришь, и легче станет, — в голосе Чигарева звучал неподдельный интерес, и Ольга рассказала ему о ранении Норкина. Не назвала ни его фамилии, ни где познакомились. Она так и сказала:
— Тяжело ранен один мой знакомый.
— Вы с ним дружили?
— Нет… Не дружила, — покачала она головой. Чигарев осторожно взял ее безвольную руку, положил
на свою ладонь и сказал:
— Оля… Можно мне так вас называть? Вы верите, что я вам настоящий друг?.. Верите?
Ольга кивнула головой.
— Вот и хорошо — пальцы Чигарева осторожно, боясь спугнуть, гладили ее руку. — Будем настоящими друзьями!.. А этот… Ваш знакомый наверняка поправится. У меня предчувствие такое, а оно меня никогда не обманывает. Не верите? Докажу. Помните, как мы глупо встретились? А я еще тогда почувствовал, что мы будем друзьями. Разве я ошибся?.. Эх, какая вы, право! Переживаете за чужого вам человека, а он, может быть, и не думает о вас. Сидит и любезничает с какой-нибудь санитаркой или сестрой!