Школьный Надзор
Шрифт:
– Гоги! – все еще не оборачиваясь, прикрикнула темноволосая девочка Маша, потому что «неандерталец», цитируя свое французское прозвание, со вкусом сделал ударение на «я».
– А что? Я первый, что ли, сказал? – огрызнулся бывший волк, кажется, нашедший в рюкзаке искомое. – Почему ты Назону ничего не говоришь?
«Назон» закрепилось за Кареном после уроков латинского языка. Тогда все узнали, что знаменитый римский поэт Овидий, певец искусства любви, имел таковое прозвище, переводимое не иначе как Нос. Отличительная деталь профиля Карена роднила его с Овидием, а начитанность и склонность писать стихи окончательно решили дело.
А на «клоуна» волкулак, похоже,
– Просто Темыч знал, что ты будешь делать, если опоздаешь, – сказал брат Маши. – А вещи мои, между прочим. Другие на тебе порвутся.
В человеческом облике волкулак и правда отличался завидно крепким сложением.
– И тебе мерси. – Гоги прыгал на одной ноге, торопливо надевая спортивные трусы с полосками по бокам. – Х-холодно как, блин!
– А что ты хотел? Осень, – рассудительно ответил длинноволосый Артем.
– Девчонки, смертельный номер кончился, – сообщил с перил Толик Клюшкин. – Можно смотреть.
Волкулак тем временем успел напялить джинсы и уже натягивал через голову серую водолазку. Крупные босые ступни переминались по мраморным плитам среди клочьев шерсти.
– Гоги, тут после тебя пылесосить нужно! – воскликнула Маша, когда это увидела.
– Ветер пропылесосит. – Волкулак шуршал извлеченным из рюкзака пакетом, в котором обнаружилась пара кроссовок. – Тоже, что ли, твои, Змей Горыныч?
– Чьи же еще? – усмехнулся Иван.
– Ковыляй теперь в ботах на два размера меньше…
– А не фиг было перекидываться! Хоть бы в зубах сумку с одеждой притащил.
– Я же всегда налегке!
– У тебя и в мыслях легкость, – донеслось от Клюшкина. – Необыкновенная!
– Свитер можно было бы связать, – улыбнулась девочка с общей тетрадкой, глядя на обилие шерсти. – Или пояс…
– Слышал? – раскачиваясь на перилах, хохотнул Клюшкин. – Применение тебе в хозяйстве есть, Буреев.
– Зимовать будем тут, посмотрю я на тебя, зубастый. – Буреев зашнуровывал кроссовки.
– Мы из твоего ворса много чего сделаем, – сказала Маша, – если будешь каждый раз так оборачиваться.
– А змеи вообще по осени в спячку впадают, – ответил ей волкулак, притоптывая обувкой.
Маша изобразила: «Фи, как грубо!»
– Хорош болтать, – серьезно сказал длинноволосый Артем. – И так долго тебя ждали. Что, готовы?
Все встали в круг. Последней – Аня Голубева. Ее тетрадка осталась лежать на перилах, страницы перелистывало ветром, как будто ему тоже было любопытно.
– Сцепили руки! – скомандовал Артем. – Клянемся…
Восемь голов склонилось, пока он читал. Это не было заклинанием, ничего кошмарного не случилось бы с тем, кто нарушил данное на мосту слово.
Кроме потери друзей и совести.
– Клянемся… – тихим нестройным хором зазвучали голоса.
Руки расцепились, круг распался. Восемь подростков собирали пожитки.
– Всю жизнь мечтал ночевать во дворце! – вернулся к прежней легкости мысли Гоша Буреев.
– Заслужи сначала, – отозвался Иван.
– Кровь! – вдруг спохватилась Анна.
– Не бойся, – успокоил Артем. – Все у меня.
– В наших жилах кровь, а не водица, – подхватил Клюшкин.
– Кое для кого что одно, что другое… – проворчал Буреев.
– …Мы идем сквозь волкулачий лай, – продолжил Толик.
– Револьверный, – поправила Анна. – Там было «сквозь револьверный».
– Выбесит – будет ему и револьверный!
– А вроде вампиры бешенством не страдают, – отозвался Гоша. – Не то что мы, блохастые…
– Хватит, сказал! – процедил Артем. – Все в Сумрак!
Они вошли на первый слой. Туман струился над протокой, гладкой, будто
Семеро Темных и одна Светлая медленно двинулись к пирамиде.
Глава 1
Щелкнув кнопкой, Дмитрий выключил проектор. В классе оставалось единственное светлое пятно – призрачный огонек свечи, зажженной словесником. Свет ложился на его лицо снизу вверх, придавая зловещее выражение.
Хрупкое пламя трепетало, как маленький безумный паяц на стеариновом постаменте сброшенного кумира.
Английские стихи тоже звучали мрачно:
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sittingOn the pallid bust of Pallas just above my chamber door…Произношение Дреера оставляло желать лучшего. Но сейчас вряд ли кто мог пожаловаться на скверный акцент педагога.
…And my soul from out that shadow that lies floating on the floorShall be lifted – nevermore! [7]7
Воцарилась тишина. Потрескивание свечи наверняка долетало сейчас до самых дальних парт.
– Стихотворение переводили много раз. Однако почти вся звуковая игра при этом теряется: «Каркнул ворон: «Никогда!» В оригинале же оно похоже на длинное сложное заклинание.
Дмитрий закрыл томик. Пламя свечки дрогнуло.
– Романтики всегда видели как бы два мира. Один из них наш, со всем его несовершенством. Из этого мира они стремились вырваться в другой, незримый. Кто-то видел его идеальным, полным волшебства, как Джиннистан в «Крошке Цахесе» Гофмана. Но у Гофмана, я рассказывал, есть и страшные истории, где другой мир – это жуткий мир безумия. Эдгар По на него тут чем-то похож. Только По находил жуткое в общем-то в обыденном, как будто открывал сумеречный слой реальности. Тот же самый «Ворон» – это ведь могло быть и на самом деле. Ворона можно приручить и обучить нескольким словам. Один такой мог улететь от хозяина и случайно влететь в комнату героя. Да и герой в помутнении запросто мог принять за осмысленную речь воронье карканье. У По есть еще много совсем кошмарных рассказов, которые могли произойти в жизни. К примеру, «Преждевременные похороны». Там герой очень боится, что заснет летаргическим сном, а проснется уже в могиле. Тогда многие этого боялись, вскрытие же не проводилось. Даже гробы себе заказывали с колокольчиком и чуть ли не с вентиляцией. К тому же герой страдает от какой-то болезни, когда внезапно теряет сознание. И вот он однажды просыпается в темноте, сбоку – доска, сверху – доска, челюсть перевязана, как у покойника. Он понимает, что его похоронили без колокольчика. Тогда он начинает истошно кричать и вдруг слышит замогильный голос…