Школония
Шрифт:
Боже, за что? Что им нужно от меня? Они убьют меня как свидетеля их жестокой расправы?
Так меня протащили до самого переулка. Подбородок и губы щипало от ссадин. Запах табака, привкус собственной крови и соленых слез, широкие улыбки, смешки и вульгарные словечки доводили до дрожи. До истерики. До животного страха. В тот момент я понял, что он может убить меня даже раньше, чем преступники. Я прекратил сопротивляться и стал отсчитывать последние секунды жизни.
Один из громил катил мое инвалидное кресло.
– Ну, – протянул их главарь, –
Так называемый Толя – густо заросший громила среднего телосложения – плюнул, подхватил мое кресло и со всей силы ударил его о стену. Потом еще раз, и еще. Лязгающий звук резал уши и не прекращался до тех пор, пока от моего любимого и единственного кресла не осталась кучка покореженного металла.
Теперь мне точно от них не сбежать.
Меня прижали к земле. Один из мужчин заломил мне руки за спину и сжал их так, что кисти онемели. Я пытался двигать пальцами, чтобы восстановить кровоток, но не чувствовал ничего, кроме покалывания.
Рядом со мной лежал парень. Кажется, он не дышал. На вид ему было лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Черт лица я не запомнил – да и разглядывать было нечего: все было все в крови, нижняя губа раздулась, глаза заплыли, нос разбит.
Я поднял полные слез глаза на главаря. Все плыло, но я все же разглядел некоторые его черты: мощные руки и грудь, обтянутые черной рубашкой, черные джинсы, сигарета, торчащая из широкого кривого рта, жесткая щетина, покрывшая чуть ли не все лицо и шею. И глаза. Большие, голубые.
Он опустился передо мной на колени, и в носу у меня защипало от сигаретной вони. Мужчина смотрел на меня с презрением, как на беспомощное насекомое, которое собирался раздавить. Я старался не поддаваться страху, все еще надеясь, что меня отпустят, но от этого взгляда надежда таяла как снег под майским солнцем. Становилось понятно, что живым мне отсюда не уйти.
Он глубоко затянулся, и я увидел, как медленно тлеет табак на кончике сигареты, разгораясь ярче. Когда от сигареты остался лишь окурок, тот вытащил его изо рта и выдохнул мне в лицо клуб смрадного дыма. Мне стало нечем дышать. Я втягивал воздух ртом и чувствовал горький привкус табака. Он стряхнул пепел мне на руку выше локтя. Кожу болезненно обожгло, и я дернулся, но хватка одного из громил лишь усилилась, и новая партия слез покатилась по моим щекам.
– Ну, чего молчишь? – спросил главарь басом.
И тут мою руку прожгла нестерпимая боль. Он затушил окурок о мою кожу. Я вырывался, пытался вжаться в асфальт, спрятаться от этой боли. Но не мог – она становилась лишь сильнее. Я ныл недолго – в следующий миг мне в лицо прилетел удар кулака. Я тут же стих. Широко раскрытыми глазами, полными недоумения, за что можно так мучить, смотрел в прищуренные глаза главаря ШМИТ.
«Если хотите убить меня, пожалуйста, убейте быстрее!»
– Ну, чего же ты молчишь? – вновь спросил предводитель.
Я хотел спрятать лицо, но тот,
– Что будем с ним делать? – спросил кто-то рядом.
– Он ни слова не говорит, – заметил третий.
– Может, он просто немой? – спросил четвертый.
Главарь поднялся на ноги и вытащил из кармашка зажигалку и сигарету.
– Похоже, он не умеет не только ходить, но и говорить, – наконец сказал он. Взял сигарету в губы, щелкнул зажигалкой и собрался подкурить. Но вдруг остановился. – Да, поимел от жизни все. Интересно… А ноги у него что-нибудь чувствуют?
Остальная троица переглянулась. Их лица расплылись в улыбках. Главарь вновь присел рядом со мной.
– Ты ведь понимаешь, что незачем оставлять тебя в живых. Хотя… – Главарь задумался. – Раз ты не можешь говорить и даже ходить, то опасности никакой не представляешь. – Он вытащил сигарету изо рта и спрятал ее в кармане, но не убрал зажигалку. – Знаешь, мы тебя отпустим, но для начала немного разомнемся. А потом ползи себе домой.
Я наблюдал, как он вновь зажигает огонь и отводит его в сторону, куда мой взгляд не доставал. Тело бросило в жар, а спустя мгновение – в оцепенение. Но это происходило не от болезненных ощущений, а от их ожидания. Вся шайка с интересом наблюдала за моей реакцией, но я лежал неподвижно.
Я не понимал, чего все ждут. До тех пор, пока не запахло паленым. Мне жгли ногу. Осознав это, я запаниковал. Я абсолютно ничего не чувствовал, но начал вырываться так, будто мне собираются перерезать горло.
– Похоже, совсем ничего, – сказал один из них.
Я слышал, как они говорили еще что-то, но даже не пытался разобрать. На меня накатывали волны жара и озноба, кружилась голова. Я не мог понять причину. Не мог поверить в то, что происходит со мной.
Боже, неужели… Нет, мне не показалось!
Я чувствовал тепло чуть ниже колена. И это тепло постепенно разгоралось в нечто ужасное, что можно было назвать болью. Впервые в жизни я был счастлив ее почувствовать. Я часто задышал от волнения, радости и восторга. Громилы заметили резкую смену выражения моего лица.
На моих глазах блестели слезы счастья, а губы расплывались в немного безумной улыбке. Странно, но прямо сейчас я не хотел, чтобы мне прекращали обжигать кожу. Хотел чувствовать боль вновь и вновь. Я заплакал и уперся лбом в асфальт. Оказалось, что боль не всегда приносит несчастье.
– Кажется, он что-то чувствует, – заметил кто-то в стороне.
– Ага, смотри, плачет и улыбается. Мазохист, что ли?
Им никогда этого не понять. Они умели ходить без всяких приспособлений. Я же самостоятельно лишь ползал. Они могли бегать, а я – лишь мечтать об этом.
В тот момент я был готов расцеловать черствые руки главаря банды. Если бы не он, я никогда не узнал бы о том, что способен чувствовать свое тело. Нужно лишь пробудить его. Новая надежда зародилась во мне. Надежда встать на ноги.