Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
Три комнаты, есть место для книжных шкафов. Перелистывали роман Артема Веселого, находили интересные места, заставлявшие вспоминать те жуткие времена. Оба понимали, что под фамилией Чернояров выведен известный анархист-революционер Кочубей. Бестолковый мужик, пытавшийся сражаться и против белых и против красных. От красного трибунала ушел, от белого не удалось — повесили. «Найди-ка, Миш, место, где он кобылу взял», — просил Палихин, и Михаил Петрович находил: «Смотри, кунак… Вон, во-он играет гнедая! — подмигнул. — Сыпь».
«Привыкший к необузданному нраву своего друга и повелителя, адъютант молча отвязал от воротного столба кабардинца, вскочил в седло и собачьим наметом поскакал на нижнюю дорогу. Однако он скоро
— Дербентский полк… Гнедая кобыла ходит под командиром полка Белецким.
Разбалованный войною и уже не имеющий силы сдерживать свой лютый нрав, партизанский вождь выдернул из коробки и положил перед собой на подоконник маузер.
— Сыпь, ахирят, и без кобылы не возвращайся… Застрелю.
Шалим влетел в хутор.
Те, что гнались за ним, остановились на пригорке, послушали свист низко летящих над головой пуль, и погрозив шашками, повернули обратно.
Чернояров выпрыгнул из окна.
— Люблю, кунак, за ухватку, — засмеялся он, перехватывая повод золотисто гнедой с темными подпалинами в пахах, кобылы. — Так и надо: коли силой не силен, будь напуском смел… А покупка, видать, добрая, — оглаживал он испуганную хрипящую лошадь.
— Зарубыл, — угрюмо буркнул Шалам.
— Кого зарубил?
— Белецкого.
— Брешешь!. — Бригадный внимательно посмотрел на кавказца. — Ну?
Шалам молча извлек из-под полы бурки порыжевшую от свежей крови шашку».
Читали и смеялись: «Силен был бандит Чернояров-Кочубей!» И юный курсант школы НКВД Аркадий Стахеев смеялся и приговаривал: «Силен бродяга». Странные поговорки были у того поколения.
А потом как-то пришел друг Палихин мрачный я сказал: «Рви на кусочки и жги своего Веселого. Он больше не Веселый, он враг народа. На его даче заседал Секретариат Союза писателей. Решили исключить и возбудить дело…»
Некоторые дни настолько богаты событиями, словами, мыслями, что так и остаются в памяти определенной датой. Почти исторической. Погожее первое воскресенье сентября 1939-го. Эпиграфом дня стали слова хозяйки Елены Аркадьевны, довольной удачными пирожками к завтраку и внешней политикой СССР:
— Какая мудрая сталинская политика! Весь мир воюет, а у нас тишина и покой.
За столом рядом с полковником Палихиным сидел молодой лейтенант НКВД Аркадий Стахеев. Его военная судьба уже решена, и полковник вспомнил к случаю:
— Видите, что делается: вся Москва в призывниках. Впервые видел, чтобы русский солдат носил ботинки и обмотки, сапог не хватает. Всех подбирают, и ты ж, Миша, понимаешь, что не для московских парадов. Если б мы не подсуетились, Аркадия могли б загнать и на границу, и куда-нибудь в Сиблаг, и в Среднюю Азию. А так — спецбатальон при Первой дивизии НКВД имени Дзержинского, Реутово. Можно домой ночевать ездить — вокзал рядом. И у меня планы на эту дивизию. Вот отделаю квартиру на Шоссе Энтузиастов. Валечка из Ленинграда приедет — и гуляем свадьбу…
Для Михаила Петровича мир состоял из книг и менялся вместе с книгами. Рядом с тарелочкой — свежий выпуск «Роман-газеты» — новый роман нового писателя Первенцева [74] «Кочубей». Не мог Стахеев промолчать:
— Гриша, мы же с тобой вместе читали о том, что этого Кочубея-Черноярова должны были судить трибуналом за его дела, когда он пытался войти с отрядом в Астрахань. Ведь так?
— Ну, — недовольно отозвался Палихин.
— А теперь у этого Первенцева читаем, что его не пустили в Астрахань незаконно некие враги. А кто там был? Киров. Значит, что! Наверное, и Веселого Первенцев угробил?
74
Первенцев Аркадий Алексеевич (1905–1981) — писатель, дважды лауреат Государственной премии (1949 г.), его роман "Кочубей" был опубликован в 1937 г.
— Значит, что? Значит, что? — повторил возмущенно Палихин. — Значит,
— Но ведь и в этой новой…
— И в этой новой непонятно…
— Понимай молча. Вот сын у тебя молодец — читает «Милого друга» [75] .
— Я все-таки решил сам начать роман о Гражданской войне, — сказал Стахеев. — Много воспоминаний, впечатлений, материалов.
— Кто же у тебя будет герой? — спросила Лена. — Как будто о всех героях уже написали и кино сняли: Чапаев, Щорс, Буденный, Ворошилов, вот Кочубей.
75
"…молодец — читает "Милого друга". — "Милый друг" роман Ги де Мопассана.
— Я напишу роман о Шкуро.
— Ты чего, Миша? — возмутился Палихин. — Вроде с утра не пили. У тебя белогвардеец герой?
— А у Шолохова? Последняя часть «Тихого Дона» вышла. Кто у него герой? Григорий Мелехов? Твой тезка. Чем он лучше Шкуро? Белой дивизией командовал. Столько наших порубил. Помнишь, как он матросов рубил?
— Не буду я разбираться, — обиженно сказал Палихин. — Это не разговор за столом. Чтобы писать такую книгу, надо согласовать… — он направил указательный палец в потолок, — и о героях даже не все разрешают писать. Кутяков [76] написал о Чапаеве, как у них с Фурмановым все на самом деле было. И где теперь Кутяков? Вообще, хватит нам, ребята, про эти книги говорить. Воткни-ка, Аркаша, радио.
76
Кутяков Иван Семенович (1897–1938) — в Гражданскую войну командир красногвардейского отряда, затем командир бригады в 25-й стрелковой дивизии В. И. Чапаева. В 1919–1920 гг. — начальник Чапаевской дивизии, в 1936–1937 гг. командовал войсками Приволжского ВО.
Тогда, в 1937-м, разговор с Гензелем получился обещающий. Остались вдвоем после безрезультатного совещания, и Гензель сказал, что в ближайшее время германскому генштабу и гестапо потребуется много русских, готовых бороться против Сталина. Шкуро, как опытный генерал, знающий Россию, людей, умеющий управлять казаками, обязательно займет подобающее место. Как будто все к этому и шло, но в начале апреля 1941-го Белград… превратился в развалины. Его уничтожила германская армия.
Что там Белград! Уничтожено было все! Исчезла власть: и покровитель Шкуро принц-регент, и устроивший неудачный переворот в пользу Англии новый король Петр II. Исчезла страна: поделили какие-то куски с Италией, создали «Независимое» государство Хорватию во главе с усташом-фашистом Павеличем. Исчезло то, что строили казаки Шкуро, и то, что собирались строить. Для них, чужаков-эмигрантов, исчезла и надежда на возвращение к привычному укладу и вера в возможность возрождения жизни, их жизни. Многие казаки уходили записываться в какие-то отряды, на какую-то службу — все равно кому.
Конечно, жизнь не исчезает, пока живут люди, но для жизни людям требуются деньги. Лишь немногие знают в такие моменты, где и как взять эти деньги. Шкуро с виноватой улыбкой объяснил своим казакам, что все наличные деньги конфискованы германской армией, что скоро выпустят новые… никому не нужные.
С самыми близкими своими, теми, кто знал несколько больше других, Шкуро с утра располагался в уцелевших или подремонтированных к антинах — подобные заведения почему-то раньше других возникают в любом месте, даже, наверное, появляются с первым жителем на необитаемом острове.