Шрифт:
Борис Степанович Житков
Шквал
– Провались он совсем и с своей черепицей вместе!
– ругался матрос Ковалев.
– Этакую тяжесть на палубу валит!
– Ладно, сейчас кончаем, еще только тысяча осталась, - прохрипел старик боцман, размазывая красную черепичную пыль по потному лицу.
Жара стояла несносная, был самый разгар южного лета.
Отправитель черепицы с хозяином судна спорили в каюте, и было слышно на палубе, как грек-хозяин кричал:
– Понимаешь ты, я рискую: судно перевес
– Ведь близко, капитан, два шага, погода хорошая, - пищал отправитель со слезой в голосе, - ведь через два часа на месте будете! Прибавлю пятак, уж куда ни шло.
– Продаешь нас за пятак, - бубнил на палубе матрос Ковалев, укладывая рядами черепицу, - рванет хороший ветерок, и амба: ляжем парусами на воду.
– Да что вы, что вы?
– испуганно сказала стоявшая подле женщина. Она держала за руку девочку лет восьми. Девочка вертелась и, запрокинув голову, разглядывала высокие мачты и реи судна.
– А очень просто, - серьезно сказал Ковалев и, остановясь на минуту, сердито взглянул на женщину.
– Он, не то нас, он и внучку не жалеет, - и Ковалев кивнул головой на девочку.
– Вот подите, скажите ему.
– Да разве ему скажешь?..
– прошептала женщина и еще ближе прижала к себе девочку.
А матросы валили и валили черепицу, укладывали рядами и досками укрепляли ряды.
Боцман глядел на их работу и покачивал головой, что-то про себя соображая. Потом взглянул на небо, прищурился и перевел взгляд на горизонт. Море гладкое, без морщинки, как масло, лоснилось на солнце и тоже, казалось, еле дышало от нестерпимого зноя.
– Мертвый штиль, - сказал боцман.
– Ух как бы не сорвалась ночью погода.
– Ничего, ничего, - затараторил хозяин, выходя из каюты, - бриз, бриз будет, хорошо пойдем. Веселей шевелись!
– крикнул он матросам и побежал по палубе зачем-то нагонять отправителя.
Наконец кончили погрузку. Судно "Два друга" оттянулось на середину порта. Ждали ветра. Солнце зашло, а жара не спадала. Все пятеро матросов стояли у борта, курили и сплевывали в воду. В порту зажглись огоньки, и красным глазом вспыхнул на рейде маяк. Красной змеей извивалось его отраженье в воде.
– А это что у тебя в ящике, Настя, куклы?
– спросил Ковалев девочку.
Большой ящик стоял на палубе у борта, и девочка поминутно в него заглядывала через дверцу вверху.
– Нет, зайчик живой, - ответила Настя с гордостью.
– Да ну?
– сказал Ковалев и запустил в ящик руку. Он вытащил за уши большого зайца. Девочка закричала и потянулась руками. Но она сейчас же успокоилась: матрос ловко посадил зайца на руки и стал бережно гладить своей огромной ладонью.
– Вот и жаркое, - сказал подошедший сзади матрос Дмитрий.
Настя испуганно поглядела на Дмитрия и перевела глаза на Ковалева.
–
– сказал матрос.
– Это он шутит.
– А если буря будет?
– спросила девочка, - страшная-престрашная, заиньку захлестнет волной?
– Мы его тогда в каюту к деду занесем, - утешал ее Ковалев.
– Ковалев!
– раздался голос хозяина, - Дмитрий! Шлюпку на палубу!
Ковалев быстро сунул зайца обратно в ящик и пошел исполнять приказанье.
Настя теперь не отходила от Ковалева. Ей казалось, что Ковалев главный: такой громадный и за зайчика заступился.
Шлюпку вытащили и вверх дном уложили на палубе поверх черепицы.
Вот жарким дыханьем пахнул с берега бриз. Судно ожило. Все зашевелились. Матросы взялись за коромысло ручного брашпиля и, поругиваясь и отдуваясь, выкатили якорь. Поставили паруса, и "Два друга" медленно прокатилось в ворота порта. Бриз усилился и ходко гнал судно вдоль берега. Вот уже далеко за кормой остался красный глаз маяка. Усталые люди спешили в койки.
Ковалев стоял на руле.
– Смотри, Гришка, за ветром! Ненадежная погода, - говорил ему боцман.
Старик поглядывал за борт, стараясь на глаз определить ход судна.
– Чуть что, буди меня, Коваль, - сказал он, оглядывая небо и паруса. Дойдем до мыса, непременно разбуди. Я пойду, сосну.
И боцман зашагал усталыми ногами к кубрику.
Ковалев остался один. В отворенный люк хозяйской каюты он видел, как грек что-то писал в засаленной счетной книге.
Обе пассажирки спали тут же на узкой койке. Настя улыбалась во сне.
"Эта зайца своего видит, - подумал Ковалев, - а дед все пятак: считает".
В это время ветер вдруг прервал свое дыханье, судно выпрямилось, перевалилось на другой борт и стало качаться тяжелыми и широкими размахами. Но снова подул с берега бриз, и судно, прилегши на правый борт, побежало по-прежнему.
Ковалев беспокойно оглянул горизонт. Справа всходила полная луна. Ее диск двумя узкими полосками перерезывали облака. Небо посветлело, и на нем темным силуэтом вырисовывались паруса судна. Но Ковалев не отрывал глаз от той части горизонта, откуда выплывала луна. Он стал следить за облаками и ясно увидал теперь, что они идут навстречу ветру, подымаясь из-за горизонта вместе с луной.
Бриз усилился, и судно побежало быстрей. Ковалеву казалось, что оно спешит скорее в порт, как конь тянется к дому, чуя опасность. Теперь рулевой весь напрягся и чутко прислушивался. Вдруг его ухо уловило какой-то шум, как будто отдаленный гул толпы. Шум приближался, усиливался и скоро обратился в яростный рев.
– Хозяин, - закричал Ковалев, - шквал идет с подветра!
Грек оглянулся.
– Тридцать девять и сорок пять, тридцать девять и... ах, черт!
– сказал он и опять повернулся к столу.