Шлейф сандала
Шрифт:
Мужчина ушел, а я только сейчас подумала, что не удосужилась познакомиться с ним. Интересно, кто он такой?
– Где эта змеища?! – раздался вдруг недовольный голос дядюшки. – Пущай явится! Разговор есть!
Змеища? Вот хрыч!
Я поднялась на второй этаж и столкнулась с Евдокией, которая несла поднос с грязной посудой.
– Чего он?
– Вас требует, - вздохнула повариха. – Схуднул Тимофей Яковлевич… эх… Елена Федоровна, на одной каше далеко не уедешь. Щец ему хочется, о карпе в сметане грезит, бедный…
прическа "гитлерюгенд"
усы
Глава 33
Я постучала в дверь дядюшкиной комнаты и сразу же услышала его недовольный голос:
– Кого принесло?!
– Змеищу! – язвительно ответила я, открывая замок. – Чего хотел?
– А-а-а… явилась… - Тимофей Яковлевич сидел в кресле у окна, одетый в одно исподнее, и курил. – Поговорить хочу с тобой.
– Говори, - мне хотелось смеяться, глядя на то, как он корчит из себя важную персону без штанов. Его «три пера» на голове были в беспорядке, словно дядюшка несколько дней не расчесывался. Хотя, скорее всего, так оно и было.
Тимофей Яковлевич пошевелил пальцами, выглядывающими из дырки в носке, а потом изрек:
– Решил я не наказывать тебя своим отказом в помощи. Так и быть, стану стричь бороды, как и раньше. Радуйся, голубушка. Будешь в подчинении у великого брадобрея!
«Великий брадобрей» почесал живот, глубоко затягиваясь. Весь его вид говорил о том, что он был очень доволен собой. Я молчала, и Тимофей Яковлевич удивленно взглянул на меня. Дядюшка, видимо, ожидал, что я или пущусь в пляс, или выполню акробатический трюк, демонстрируя радость. Чтобы не обижать его, мне пришлось подтвердить свой восторг.
– Я радуюсь. Теперь будет кому следить за тем, чтобы все инструменты прожаривались в печи, чтобы простыни были чистыми, зеркала вымытыми… Ах, брить клиентов еще позволю, - я с удовольствием наблюдала, как он выпучивает свои глаза, хмуря при этом густые брови. – Если подходит тебе такая работа, будешь накормлен, одет и обут. Денег пока не дам, чтобы не пропил или в карты не спустил.
– Ты… ты… - Тимофей Яковлевич не мог подобрать слова, чтобы выразить свое негодование. – Гадюка подколодная! Аспид в юбке! Приперлась сюда и давай свои порядки наводить! Ишь ты! Учить она меня вздумала, глиста рыжая!
– Я так понимаю, разговора не получится, - вздохнула я, направляясь к двери. – Ладно, пойду я. Распоряжусь, чтобы Евдокия карпа в сметане приготовила.
– Чтоб тебе мыши пятки погрызли, окаянная! – с надрывом воскликнул дядюшка. – Чтоб у тебя чирей на мягком месте вскочил!
Я вышла в коридор, закрыла дверь на замок и засмеялась. Куда денется, согласится!
Евдокия сидела за столом, положив голову на руки. Но когда я вошла, женщина резко выпрямилась.
– Елена Федоровна, не могу я так сидеть! Привыкла готовить Тимофею Яковлевичу, а сейчас совсем тошно!
– Так, может, мне Акулинку от печи освободить? Пусть чем-нибудь
– Так я на рынок побегу, да, Елена Федоровна? – повариха вскочила на ноги. – Карпа куплю!
– Сходи. Может, и Тимофею Яковлевичу кусочек перепадет, - пообещала я. – Если за ум возьмется.
У Евдокии засияли глаза, на губах заиграла улыбка, будто дядюшка был ей близким родственником. Неужели нравится ей Яковлевич? Очень похоже…
Женщина умчалась, а я еще несколько минут смотрела на двери, в которые она вышла. А что? Женитьба могла сделать Тимофея Яковлевича добрее. Он успокоится рядом с женщиной, перестанет смотреть на весь мир волком. Да и Евдокия смогла бы пресечь его пьянство… Нужно обязательно подумать над этим на досуге.
К вечеру разбушевалась гроза, поливая Москву холодными упругими струями. В такую погоду клиентов можно было уже не ждать, поэтому я отправила Прошку на чердак.
Мы притащили лестницу, и мальчишка ловко взобрался по ней. Открыв дверцу, он нырнул в полумрак, а потом я увидела его лохматую голову в чердачном проеме.
– Свечка нужна! Ни зги не видно!
Я подала ему свечку, после чего услышала, как он топает по скрипучим деревянным полам.
– Ну что там? – нетерпеливо поинтересовалась я. – Прошка!
– Да хлама полно туточки! – в проеме снова показалась его голова. – Может, сами посмотрите?
А почему бы и нет? Взяв еще одну свечу, я взобралась по лестнице и сразу почувствовала запах плесени, затхлости и всего того, чем пахнут захламленные чердаки.
К моему удивлению, чердак оказался просто огромным. Он располагался над парикмахерской, и я догадалась, что ее когда-то пристроили к дому. Поэтому крыша той части, где проживал дядюшка, была выше.
Выпрямившись в полный рост, я осмотрелась. Да здесь можно устроить еще одну комнату! Зачем мне это, я еще не понимала, но уже хотела ее.
– Ноги поломать можно! – проворчал Прошка, грохоча чем-то у дальней стены. – Сундуки какие-то!
Я открыла один из них. Старая одежда… Во втором была посуда, а в третьем лежали стопки пожелтевших простыней. Видимо, отсюда дядюшка нам и выдал постельные принадлежности. Встряхнув одну из них, я внимательно рассмотрела ее. Пожелтевшая, но еще крепкая. Отбелить и сшить пелерины! Чтобы было все, как в настоящей парикмахерской! Льняные полотенца тоже можно было отбелить и использовать!
Все, что имелось в зале, уже потеряло вид, но Тимофея Яковлевича, наверное, все устраивало. А ведь можно было заменить хотя бы этим!
– Прошка, спускай все это вниз, - распорядилась я. – Будет Акулинке работа.
– Ой, осерчает Тимофей Яковлевич! – мальчишка наблюдал, как я достаю из сундука залежалое тряпье. – Жадный он!
– Чего тут жалеть? Оно сгниет скоро, если им пользоваться не будут! – я совершенно не переживала о душевных терзаниях дядюшки по поводу этого «приданого». – Тащи вниз!