Шляхта и мы
Шрифт:
Добавлю от себя – клочки с профилем Ленина, по декрету которого Польша в 1917 году обрела и политическую свободу и государственность.
Что же касается «трех разделов», то о них Вадим Валерианович Кожинов, высоко ценивший поэта Слуцкого, писал так:
«Как мощна все же русофобская пропаганда! Любой «либерал» преподносит как аксиому обвинение России в «разделах Польши». Между тем в результате этих «разделов»
В XVIII веке польский шляхетский сейм издал постановление, вынуждавшее белорусов пользоваться во всех государственных учреждениях только польским языком. Православные в ту эпоху не имели права занимать государственные должности. Все церковные требы – крещения, браки, похороны совершались только с разрешения католического ксендза. А жили белорусы, по описанию польского литератора тех времен Сташица, так: «Я вижу миллионы творений, из которых одни ходят полу нагими, другие покрываются шкурой или сермягой; все они высохшие, обнищавшие, обросшие волосами… Наружность их с первого взгляда выказывает больше сходства со зверем, чем с человеком… пища их – хлеб из непросеянной муки… А в течение четверти года – одна мякина…» Это – покруче, нежели радищевские картины «Путешествия из Петербурга в Москву». Не потому ли в конце 1789 года почти все восточные воеводства Речи Посполитой были охвачены крестьянскими восстаниями против шляхты и жидов-арендаторов. В январе 1793 года состоялся второй раздел развалившейся Польши. К России отошли земли, окружавшие Минск. «Отторгнутые возвратах!» – таковыми были слова императрицы Екатерины о судьбе Белоруссии.
А восстание Костюшко 1794 года окончилось крахом по весьма простой причине. Он, народный герой, утверждал, что независимость Польши может быть завоевана только при поддержке крестьянства, которое одновременно будет воевать и за свое освобождение от крепостной шляхетской неволи. Но сломать сопротивление магнатов и шляхетства Костюшко не смог. Крестьяне, почувствовав это, перестали поддерживать шляхту, вследствие чего произошел полный разгром повстанцев Австрией и Пруссией и полный раздел Польши в 1795 году.
…Театральное разрывание «тридцаток» андерсовскими офицерами естественно вписывалось во всю атмосферу, в которой жила шляхта, находясь в Советском Союзе. Генерал первым подавал своему окружению пример шляхетского поведения. Писатель и журналист Александр Кривицкий, друг Константина Симонова, бравший у Андерса интервью в декабре 1941 года в гостинице «Москва», вспоминает:
«Генерал Андерс стоял передо мной во весь рост уже во френче, застегивая поясной ремень и поправляя наплечный. Он пристегнул у левого бедра саблю с замысловато украшенным эфесом – наверное, собирался на какой-то прием. Его распирало самодовольство.
– Пока русский провозится с кобурой и вытащит пистолет, поляк вырвет из ножен клинок и… дж-и-ик! – Андерс картинно показал в воздухе, как легко и быстро он управится с саблей и противником.
– Но, господин генерал, – по возможности спокойно сказал я, – несмотря на такое ваше преимущество, мы давно воюем, а вы еще держите саблю в ножнах, – он метнул на меня взгляд, из серии тех, какие должны убивать».
В 1990 году журнал «Иностранная литература» громадным тиражом в 400 тысяч экземпляров (были времена наивысшего тиражного бума!) опубликовал не просто антисоветские, но насквозь антирусские от первой до последней строчки и, что самое скверное, во многом лживые воспоминания генерала Андерса «Без последней главы». Клеветнических измышлений, мифов и пропагандистской клюквы у этого генерала в мемуарах не счесть.
Вот, к примеру, он вспоминает, что в госпитале во Львове,
Сам ли Андерс придумал эту чушь или повторил ее за кем-то – не так важно. Важно то, что он включил ее в свои воспоминания. Как достоверный факт сообщив, как бы мимоходом, о том, как были воспитаны советские солдаты, которых уже в сентябре 1939 года якобы призывали убивать именно польских офицеров, словно бы готовя к будущим расстрелам в Катыни.
А какие лживые рассказы выползали из-под пера шляхтича, когда он начинал размышлять, как историк, о битве под Москвой и вообще об отношении русских к солдатам и офицерам других национальностей. Тут Андерс поистине стяжает геббельсовские лавры, когда пытается уверить читателя, что во все военные времена русские генералы только и стремились к тому, чтобы проливать чью угодно солдатскую кровь, но только не русских:
«Всех украинских партизан советское командование использует на московском фронте, а не на территории Украины. Ленинград защищали тоже украинцы, но их мало осталось в живых (украинцев, видите ли, пожалел польский шляхтич! – Ст. К.). На подступах к Москве гибли тысячи узбеков, татар и кавказцев и под Сталинградом – солдаты нерусского происхождения. Испокон веку (Андерс, наконец-то, делает глобальные исторические выводы. – Cm. К) Россия умела использовать янычаров. Когда нам рассказывали (кто? где? когда? – Ст. К) об этом умелом кровопускании порабощенным народом, мы помнили, что Суворов взял Прагу при помощи башкир и калмыков»… Бедная убогая шляхта! Настолько не умела воевать, что даже нецивилизованные, вооруженные луками, стрелами башкиры и калмыки, оказывается, громили и войска храброго Костюшки, и стотысячную кавалерию маршала Понятовского в войну 1812 года!
Всех злобных глупостей в книге Андерса не перечесть. Некоторые из них объясняются атрофией памяти: «московское правительство, нарушая международное право, вероломно аннексировало польскую территорию…» – подумать только, что речь идет о западных областях Украины и Белоруссии, которые сам Андерс «аннексировал» у «московского правительства», участвуя в польском «набеге» 1920—21 года на измученную Гражданской войной Советскую Россию!
А вот как генерал-историк неуклюже пытается переложить грех антисемитизма с больной головы на здоровую, то есть со шляхетства на советских людей:
«Когда немцы заняли Киев, а румыны – Одессу, после 23 лет советского воспитания местное население устроило страшные погромы.
Есть сведения (! – Ст. К), что в одном только Киеве было убито 80 тысяч человек». Создается такое впечатление, что генерал-мемуарист ничего толком даже не слышал о Бабьем Яре, о том, кто туда свозил под автоматами, кто отдавал приказы и кто расстреливал евреев.
А как скрупулезно Андерс со злорадством высчитал, что, мол, целых двадцать три года советская власть «воспитывала» людей в духе интернационализма и все равно ничего не получилось. Да поляки несколько сот лет бок о бок жили со своими еврейскими соседями в каком-нибудь Едвабне и все равно в 1941 году сожгли их несчастных… Это – к вопросу о воспитании.
Я уж не говорю о том, что генерал повторяет все западные мифы о том, что перед войной в Советском Союзе «общее число заключенных в лагерях и тюрьмах колебалось от 17 до 20 миллионов».
Цифры поистине солженицынские, аж в 20 раз превышающие реальное число людей, находившихся в ГУЛаге в 1940 году. Но зачем была Андерсу объективная статистика, когда у него «есть сведения»…
Однако наибольший и действительно объективный исторический интерес в книге представляют страницы, где Андерс рассказывает о том, как он вместе с генералом Сикорским, прилетевшим из Лондона, встречались и вели переговоры со Сталиным. Хотел или не хотел этого мемуарист, но характеры собеседников, их противостояние, напоминающее поединок, изображены в книге весьма увлекательно.