Шляпа комиссара
Шрифт:
Он плелся на машине в противоположную городу сторону, медленно петлял по дороге, проходившей мимо виллы Марана, глядел по сторонам, но голые поля под бесцветным небом были безотрадны. Метцендорфер поставил машину вплотную к забору. Он отворил незапертую калитку и побрел вверх к дому, у которого был такой вид, словно его обитатели надолго уехали. Метцендорфер, не отдавая себе в том отчета, хотел выиграть время: он дольше чем нужно скоблил подошвы о ребра железной решетки для вытирания ног, опустив при этом голову и глядя в землю, как вдруг, к его удивлению и даже испугу, дверь бесшумно отворилась.
– Чего вы
– спросила Маргит Маран голосом, который показался ему изменившимся, уже не способным задавать участливые вопросы, и такими же изменившимися показались ему ее глаза, которые глядели на него так, словно он какой-то неодушевленный предмет или, во всяком случае, не человек.
Он покачал головой, прошел мимо Маргит и молча снял пальто.
Потом они сели в те же кресла, где он и его друг сидели в ту ночь, и он подождал; но вопроса, как чувствует себя Маран и предпринял ли он, Метцендорфер, что-либо, - этого вопроса так и не последовало.
Маргит Маран просто молчала, словно ничего не могла изменить вопросами, словно вообще ничего не могла изменить.
Метцендорфер беззвучно вздохнул, улыбка ему не удалась: она получилась кривая, когда он, ничего лучшего так и не придумав, сказал:
– С Вальтером я больше не говорил. Но полагаю, что он в хороших условиях.
– И так как она не взглянула на него даже мельком, а продолжала глядеть в пустоту, прибавил: - С Брумерусом мне удалось заключить, так сказать, военный союз, я… - и умолк, почувствовав, что упоминать это имя в такой связи бестактно. Он решился говорить без обиняков. Если то, что он скажет, прозвучит жестоко, ничего не поделаешь. В свое время Маргит Маран тоже не думала, какую боль причиняет своему мужу!
– Я буду защитником. Поэтому я должен знать многое, во всяком случае больше, чем судья, и больше, чем прокурор. На каждый аргумент у меня должен быть контраргумент, а если их будет два, то тем лучше.
Женщина кивнула.
– Может быть, я покажусь вам грубым, - продолжал он, - может быть, мои слова вас ранят. Но нанесено столько ран, что нам уже не стоит считаться с такими вещами. Вы должны понять, фрау Маран, что для Вальтера вопрос стоит так: приговор или убьет его нравственно, или оставит ему проблеск надежды на будущее. Говоря проще, вопрос состоит в том, сколько лет придется ему провести в тюрьме - не думаю, что это будет исправительная колония.
Наконец она повернула к нему лицо. Оно было бледно, и губы были плотно сжаты.
– Вы, - спросил он отчетливо, - примерно сразу же после знакомства стали смотреть на Брумеруса как на, ну скажем, как на свою большую любовь?
Она молча кивнула.
– Вы не скрывали этого от Вальтера? Она помедлила. Потом сказала:
– Нет, какое-то время скрывала, я страшно боялась.
– Мужа или признания?
– спросил он, отводя взгляд.
– Признания, - сказала она и прибавила: - Он был добр ко мне, всегда.
– Она беспомощно подняла плечи.
– У меня часто бывало такое чувство, что он хочет защитить меня. Он был старше, чем я.
– Так, - сказал Метцендорфер, - значит, признания. Это уже важно. А когда вы об этом сказали, вы думали о разводе?
– Когда сказала, не думала, - ответила она.
– А до того?
– спросил он.
– Или после того?
– Нет, до того, - сказала она.
– А почему потом -
– осведомился он.
– Брумерус сказал, что он не может на мне жениться.
Метцендорфер опять закусил губы. Он смахнул со лба рыжие волосы.
– А почему - нет?
– Я об этом не спрашивала, - отвечала она, - я не хотела спрашивать. Мне казалось это унизительным. Я принимала его таким, каким он был.
– Может быть, он женат?
– Я не знаю, - сказала она, и Метцендорфер почувствовал, что она сказала правду.
– Об этом я его тоже не спрашивала.
– А Вальтер, - спросил он, - Вальтер никогда не говорил о разводе?
Теперь она помедлила, прежде чем ответила:
– Говорил. Несколько раз. Вначале. Точно не помню. Во всяком случае, он предоставил решать это мне.
Зная, что последует еще одно пояснение, Метцендорфер выжидательно промолчал.
– Понимаете, - прибавила она и снова уставилась в пустоту, - у нас были по-прежнему хорошие отношения. Мы могли обо всем говорить друг с другом. Эта сторона была как бы за скобками. Это словно бы не входило в нашу жизнь.
– Но ведь вы состояли в браке, - сказал адвокат.
– Да, - отвечала она, - мы были друзьями.
– Она пожала плечами, - Больше я ничего не могу сказать. Мне и самой сейчас непонятно.
Метцендорфер задумался. Он провел рукой по лицу и сказал:
– Что именно, по-вашему, заставило Вальтера выстрелить?
Казалось, эти мысли были ей внове, казалось, они никак не давались ей. Она встала и подошла к окну. Не оборачиваясь, она сказала:
– Не ревность. Уже нет. Ведь прошло почти три года. Три года он со всем мирился. Да. Если сейчас задуматься… - Она запнулась. Вдруг она обернулась и очень быстро сказала: - Он узнал, что Брумерус не любил меня. Не знаю, как он это узнал, но узнал, и этого он не вынес. Он стал думать, что Брумерус… - Она снова запнулась на секунду, лицо ее дрогнуло, она сказала: - …что Брумерус использовал меня как вещь, как предмет. Тут он, наверно, и решился!
Метцендорфер не глядел на нее: он хотел облегчить ей этот разговор. Он слышал, как она вернулась, села, слышал, как она, теперь спокойнее, сказала:
– Когда именно это случилось, я не знаю. Не знаю также, долго ли он вынашивал это решение или оно пришло внезапно… Я этого не знаю. В других случаях он всегда все долго и тщательно обдумывал. Как было тут, я не знаю.
– Оставим это, - успокоил ее адвокат.
– Пусть это скажет нам он сам, и его словам мы сможем поверить. Он человек искренний. Но вот что, - продолжил он, - хотелось бы мне узнать: каково было ваше действительное отношение к Брумерусу.
– Он поспешно прибавил: - Ведь есть же самые разные виды любви - от духовного союза до всепоглощающей, почти безумной страсти.
Маргит Маран не ответила.
Разглядывая рыжеватые волоски на своей кисти, он сказал:
– Например, мне хотелось бы знать, о чем вы беседовали.
Теперь ответ последовал быстро:
– О пустяках. Иногда о газетных заметках. Иногда я рассказывала о работе мужа. Мы говорили… - она храбро подчеркнула: - да, мы говорили и о погоде. И о себе. Естественно.
– Рассказывал ли вам Брумерус и о своей работе?
– спросил Метцендорфер.
– Нет, - ответила она, - он хотел выкинуть из головы все свои будничные дела.