Шлюпка
Шрифт:
Во всех картинах, которые я рисовала, Генри неизменно стоял рядом; я даже не могла вообразить, как предстану перед его матерью в одиночку. Боялась, что она начнет винить меня в гибели сына, решит, что это я уломала Генри ехать в Европу, а не он меня и что это я заставила его возвращаться на «Императрице Александре», а не война, против которой я была бессильна.
Утром наконец-то пошел дождь. Вначале мелкие капли больше напоминали туман, и каждый из нас впустил в себя не более наперстка, но дождь усиливался, и вскоре мы промокли до нитки. Этот самый дождь вспомнился мне потом в Бостоне, когда мистер Райхманн подумал, что я спятила. Вокруг меня люди запрокидывали головы и ловили губами воду. Мэри-Энн опять доставила нам немало беспокойства, отказавшись
Наутро миссис Кук вылезла из «дортуара» и похлопала меня по плечу.
— Не забудьте накрыться брезентом, а то одеяла намокнут, — сказала она.
Мне казалось, моя очередь еще не подошла, но никто не возражал, и я отправилась в носовую часть, где зарылась в отдающие плесенью одеяла и погрузилась не то что в сон, а в какой-то дрейф внутрь себя. Там, внутри, обнаружились карманы тепла: не просто воспоминания, а отсеки, в которых жизненные обстоятельства стали менее суровыми и непреклонными. Наверное, я сознательно думала только о себе, но уже перестала понимать, что обладаю сознанием. У меня было только тело. Я машинально выполняла команды, будто впала в транс, как миссис Кук некоторое время назад. Тело с интересом фиксировало малейшие физические ощущения, а что происходило вокруг, меня не трогало.
Из ступора меня вывела Мэри-Энн, которая заняла мое место на одеялах, а я отправилась к себе на банку и узнала, что, пока я спала, миссис Кук принесла себя в жертву океану. Я не испытала никаких чувств, кроме легкого любопытства: почему она так поступила? «Харди приказал», — шепнула Ханна, а Грета добавила: «Ты же знаешь, какая она была послушная». Я с ужасом поняла, что обо мне можно сказать то же самое.
Причастность Харди к гибели миссис Кук я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Мои адвокаты замучили меня вопросами, но я лишь повторяла, что все проспала. Вероятно, Ханна в своих показаниях заявила, что я отправилась отдыхать раньше положенного, что никому, кроме больных, не дозволялось спать на одеялах вне очереди и что именно меня не было под брезентом во время этого происшествия. Но ни одной из свидетельниц — ни миссис Кук, которая могла бы подтвердить, что похлопала меня по плечу и отправила в носовой отсек, ни Мэри-Энн, которая заняла место на одеялах после меня, — уже нет в живых, а другие вряд ли помнят о моей непричастности к этой трагедии. Пусть я даже лежала без сна (но это не так) — что бы изменилось? Мистер Райхманн сказал, что адвокаты, представляющие интересы Ханны и миссис Грант, пытались доказать, что у нас была причина бояться мистера Харди, что инцидент с миссис Кук дал нам весомый мотив для последующих действий, но мистер Райхманн мог сколько угодно бомбардировать меня вопросами — я в свидетельских показаниях стояла на своем и честно говорила, что никакого мотива у меня не было и что я при всем желании не смогла бы услышать, что именно мистер Харди сказал миссис Кук.
В общем, когда я выбралась из-под мокрого брезента, миссис Хьюитт, хозяйка гостиницы, ломала руки и содрогалась от бесслезных рыданий. Она призналась, что последней разговаривала с миссис Кук, и у меня не было причин сомневаться, пока не поползли шепотки, будто после этого с нею говорил еще мистер Харди. Мистер Харди не имел привычки беседовать с женщинами наедине, поэтому я решила, что это испорченный телефон, что Ханна с Гретой где-то преувеличили, а может, и приврали. Но сама я ничего не видела и потому оставила свое мнение при себе. Миссис Маккейн, которая путешествовала с миссис Кук в качестве компаньонки, не выказала никаких эмоций. «Что уж теперь?» — только и сказала она.
Дождь затих; утро миновало. Что произошло в тот день, я помню смутно, разве что незадолго до полудня мистер Харди произнес, указав на далекую линию, за которой резко менялись поверхность и
Волны одна за другой захлестывали шлюпку; мы уже не обращали на это внимания; зато небо вдруг окрасилось зеленовато-желтым цветом, какого мы еще не видели.
— Молитесь, братцы, — сказал Харди, в единый миг развеяв мои надежды.
Люди вокруг меня с отчаянным упорством махали черпаками.
— Бросьте! — закричала я, видя, что уровень воды в лодке поднимается, несмотря на все их усилия. — Мы все равно утонем!
Других возможностей я не видела. Мои руки обхватили грудную клетку, из которой вышел весь воздух.
— Разве не понятно: мы гибнем! — кричала я остальным, а может, одной только Мэри-Энн. — Ничего нельзя сделать!
— Так уж и ничего, — рассудительно возразил мистер Хоффман. — Мы ведь условились. Несколько человек могут шагнуть за борт и тем самым облегчить шлюпку. — Он выдержал паузу, чтобы эти слова дошли до каждого, а потом добавил: — Это единственный выход.
Я в упор смотрела на Харди, пытаясь угадать его реакцию, но он неотрывно следил за линией шторма. Полковник Марш прокричал:
— Неужели это правда, мистер Харди?
И тут взгляд Харди лучом прожектора заскользил по нашим поднятым лицам.
— Чистая правда, больше делать нечего, если, конечно, вы не хотите пойти ко дну. — Его слова будто распахнули клетку, и, когда среди нас заметался дикий зверь, ко мне вернулось дыхание.
— Естественно, не хотим, — отозвалась я с ледяным спокойствием, полностью отринув страх. Теперь я чувствовала себя вкладчиком, который разумно оценивает свои перспективы, заглядывая в гроссбух, исписанный цифрами и прогнозами.
Мэри-Энн обуял ужас.
— Броситься за борт? — переспросила она. — По доброй воле?
— А как же еще?
Я не собиралась на нее орать, но сейчас мне пришло в голову, что речь у нас идет не о смерти, а о жизни. У меня и в мыслях не было жертвовать собой. Пока моего отца не постигла беда, для меня были открыты все двери, а за столом мне прислуживали миловидные девушки, копии Мэри-Энн. Наверняка она угадала, о чем я думаю, и лицо у нее вытянулось от страха и неприязни.
Я считала, что выбор естественным образом должен пасть на самого слабого: на Мэри-Энн, на Марию, но, когда кто-то из мужчин — мистер Нильссон? — заявил, что от мужчин в таких обстоятельствах будет больше проку и если уж кем-то жертвовать, так женщиной, меня как ударило; и все же в глубине души я с ним согласилась. Наверное, мы так яростно воспротивились его идее именно потому, что она попала в точку. Когда Мэри-Энн в полуобморочном состоянии обмякла рядом со мной, я откинула волосы от ее уха и нашептала:
— А что такого, Мэри-Энн? Ты избавишь себя от страданий, если бросишься за борт. Все равно ты не выживешь, а утонуть, говорят, куда приятней, чем медленно подыхать от голода и жажды.
У кого повернется язык меня осуждать? Мы же не виноваты, что одни идеи лезут нам в голову, а другие обходят стороной. По-моему, человек отвечает за свои поступки, но не за то, что творится у него в мозгах; наверное, моя вина в том, что я переплавила мысли в слова. Могу только добавить, что по своей воле я бы ни за что не села рядом с Мэри-Энн. На меня первую изливались ее жалобы и нытье. Короче говоря, очнувшись, она поведала, что ей приснилось, будто она бросилась за борт и стала нашей спасительницей.