Шлюпка
Шрифт:
Когда я упомянула слово «свет» в письме Грете Виткоппен, молодой немке, которая одной из первых примкнула к миссис Грант и специально осталась в Америке подольше, чтобы присутствовать на суде, она мне ответила так: «Не напоминай мне о таких вещах! По мнению адвокатов, я вообще не должна с тобой переписываться, чтобы не создалось впечатление, будто мы в сговоре. Но передай миссис Грант, чтобы она не беспокоилась. Мы все знаем, что нужно делать! А свет я постараюсь вычеркнуть из памяти — если получится. Такая жуть! Все увидели в нем знамение Божье, но мне почему-то кажется, это подстроила Ханна. Тебе не приходило в голову, что она ведьма?»
Насколько я поняла,
Не веря своим глазам, мы тогда оцепенели, но сомнений не было. Свет увидели все до единого; споры разгорелись лишь вокруг его источника.
— Такой свет люди видят перед смертью, — сказала Мэри-Энн.
— Ты-то откуда знаешь? — фыркнула Изабелла, та самая, которая сказала миссис Флеминг, что наша шлюпка при подъеме ударила бортом какую-то девочку.
Изабелла в ту ночь оказалась рядом с Аней Робсон, и та завела обычную песню: «Не говорите таких вещей! Ребенку вредно это слушать!» — но на нее давно никто не обращал внимания, и Мэри-Энн продолжила:
— Однажды моя мама чуть не утонула; потом она рассказывала, что у нее возникло такое чувство, будто ее подхватили не потоки воды, а потоки света. Если маму не спасли после кораблекрушения, у нее, хочу верить, и теперь было такое же чувство.
— Ну, мы пока не тонем, — вставила миссис Маккейн. — Правда, Лизетта?
И Лизетта, которая знала свое место, немедленно согласилась с хозяйкой.
Волны света бежали по воде: их вереница тянулась над черной бездной. Они неслись к востоку (так утверждала Ханна), а потом, без всякой видимой причины, устремлялись обратно, с востока на запад, причем так быстро, что каждая из них освещала шлюпку лишь на краткое мгновение. Изредка всполохи света удивляли нас и раньше, но этот случай по сравнению с остальными выглядел совершенно необъяснимым. Феерия длилась около получаса. И закончилась столь же внезапно, как и началась.
За это время миссис Грант не проронила ни звука, тогда как Ханна твердила что свет — это метафора понимания, и мне вспомнился священник, который вообще сомневался, что понимание возможно. Он говорил, что понимать — не наш удел, и сравнивал все мирское с айсбергами, которые нам не дано увидеть целиком. Однажды он мне сказал: если веришь — не требуй объяснений, ибо объяснения предполагают понимание, а понимание — удел Господа.
Но священника с нами уже не было: его заменила Ханна, которая верховной жрицей протягивала руки к лучам света и молила небесные силы ниспослать нам благословение. Я не хотела говорить об этом при всех, но, завидев свет, сначала подумала, что мы оказались среди сонма ангелов, который спустился с небес, чтобы препроводить нас в рай, а значит, Мэри-Энн правильно сказала, что мы умираем. Когда она вскричала: «Сюда! Сюда!» — у меня не было сомнений, что она призывает ангелов, но потом кто-то упомянул блуждающие лучи прожекторов спасательного отряда.
— Мы спасены! Мы спасены! — раз за разом исступленно восклицала Мэри-Энн; она истошно взвизгивала уже и готова была прыгнуть в воду, чтобы быстрее добраться до корабля, спешившего, как ей виделось, к нам в ночи.
Я устала от этих истерик. Вразумить Мэри-Энн не было никакой возможности, и, когда она сорвала с себя платье, чтобы броситься в море и в одиночку плыть к воображаемому кораблю, никто не попытался ее остановить,
Из коридора в мою камеру сочится желтоватый свет; под потолком виднеется узкий оконный проем. Заглянуть в него я не могу — не хватает роста, но понимаю, что выходит он на восток, потому что в солнечную погоду меня по утрам будит яркий косой сноп серебристого света, а в пасмурную — тусклый луч. Такая предсказуемость меня ободряет, а я на данном отрезке своей жизни радуюсь каждой малости. Сейчас свет тускнеет, и вскоре я перестану различать буквы на этой странице.
Доктор Коул
Доктор Коул — тот самый психиатр, который нанят адвокатами для оценки моего психического состояния; встречаемся мы раз в неделю, хотя цель его визитов мне не совсем понятна. В отличие от него самого, я не воспринимаю его всерьез, но наши встречи дают мне возможность на время покинуть камеру, поэтому я ожидаю их с нетерпением. Мне кажется, что мои слова, вопреки заверениям доктора Коула, отнюдь не держатся в строгом секрете, а потому наши беседы превратились для меня в игру: я пытаюсь определить, с какой целью задаются те или иные вопросы, и отвечаю соответственно. Реагирует он шаблонными фразами, которые зачастую содержат нужную ему оценку событий. Например, доктор то и дело восклицает: «Какой ужас!» — и я, конечно, всегда соглашаюсь. Уже через пару недель я начала думать, что игра эта слишком примитивна и что даже такой мордастый субъект в очках с толстыми линзами должен иметь хоть какой-то опыт общения с женщинами. Вначале я заподозрила, что доктор только прикидывается этаким простачком, дабы усыпить мою бдительность, потом вернулась к мысли, что он и в самом деле человек недалекий, но в один прекрасный день все встало на свои места. До меня дошло: он пытается создать непринужденную обстановку, чтобы я выболтала нечто потаенное и тем самым дала ему ключ к своей психике. Поделившись с ним этими соображениями, я добавила:
— Доктор Коул, моя психика — не грозная крепость. В ней не зарыты ни клады, ни страшные тайны. Если наши собеседования будут проходить в более традиционной форме, я постараюсь отвечать на вопросы по существу, чтобы вы как можно скорее выяснили все, что требуется.
— Стало быть, вы — открытая книга! — воскликнул доктор.
Казалось, ему самому понравился этот образ, и он решил начать с главы о моих родителях. Я без утайки заговорила о невзгодах нашей семьи. Потребовалось немало времени, чтобы в подробностях рассказать о падении отца и о недуге матери. Когда я перешла к своей сестре Миранде, доктор Коул посмотрел на часы и сказал:
— К сожалению, наше время истекло.
Но сожаления в его голосе не было и следа. Не иначе как после нашей встречи его в тот день ожидало еще много интересных дел. Мне хотелось узнать, куда он сейчас направится, с кем будет беседовать, но я отбросила такие мысли, понимая, что пробуждение моего любопытства — это одна из его профессиональных уловок, и решила придерживаться собственного плана, который заключался в последовательном изложении моего жизненного пути.
Нашу следующую беседу он начал с вопроса в лоб: