Шофер. Назад в СССР
Шрифт:
— Ты чего хмурый? — Спросил я после того, как поздоровался.
— Да чего-то, не выспался, — сказал он уклончиво.
— А Серого видал?
— Уехал он. Куда — не знаю.
— Ну лады. Бывай.
Я сплюнул. Делать было нечего. Ехать, работать как-то надо. А там, уж, может, у завгара узнаю, куда он, етить его, свинтил? О! Расспрошу Олегыча. Он же ему выдавал путевку. А потом, когда отыщу Пашку, получит у меня Серый, по первое число…
Сегодня снова шоферов принимала Машка. Когда я поздоровался с
— Чего ты, говоришь? — Шепнул завгар мне, — Чего-чего?
— Масло мне надобно менять, — пожал я плечами, — где Степаныч? Пусть мне масла выдаст и фильтр новый. А то вдруг старый развалился.
Федотыч посмотрел на меня остекленевшими глазами. Будто бы вырвал я его из каких-то мыслей.
— Тфу ты, — сплюнул Завгар, — ну ладно. Степаныч чего-то все утро, с самого приезду, копается у себя на складе. Туда к нему иди. Если будет вредничать, скажи, что я наказал тебе все выдать. Бо дам ему по шее за такой его несговорчивый характер.
— Слышь, Олегыч? — Шепнул я механику по отпуску, который меланхолично заполнял остатки путевых листов.
— Ммм?
— А куда ты направил Серого? Нужен он мне.
— А по какому делу он тебе нужон? — Поднял она меня полуприкрытые, спокойные как у удава глаза Олегыч.
— По личному.
— Это по какому ж-то, по личному? — Обернулся со своего рабочего места завгар.
— Ты сам сказал, дядь Миш, — выпрямился я, — что личные наши дела решать за забором гаража. Вот я и решаю.
Завгар засопел.
— Чего там у вас опять?
Говорить о наших с Серым конфликтах я с завгаром не хотел. Понятное дело, что он предпримет: пожалуется в товарищеский колхозный суд. Ну и будут нас вдвоем мурыжить на заседании. Может, вынесут выговоры. Ну а что поделать? Он же, Федотыч-то, партийный. Должен по правилам поступать, если уж вынудили. Хотя и по совести он тоже делает. Вон как с Мятым было.
— Личный разговор, — обернулся я к нему.
— Что? До вечера не подождет? — Нахмурился завгар.
— Разговор, может, и подождет. А Пашка Серый ждать не будет, — сказал я ровным тоном.
— Только давай там, — Федотыч отвернулся, — без перегибов на местах. Ни тебе, ни мне эти проблемы не надыть.
Я посмотрел в широкую завгарову спину, потом на Олегыча. Вопросительно поднял бровь.
— Колхоз послал его в Армавир, — сказал, вздохнув, механик по выпуску, — повез он болгарский перец на армавирский колхозный рынок.
— Стало быть, — вздохнул я, — ускользнул. Змей, дери его…
— Не нравятся мне все эти ваши ссоры, — пробурчал, не оборачиваясь завгар.
— Мне тоже, — я кивнул, — но развожу их не я. Ладно. Спасибо.
— Может стоить сообщить? — С тяжелым сердцем сказал завгар Олегычу, когда за Землицыным закрылась дверь, — как долго эти двое будут разводить друг между другом вражду?
— Ну ты ж знаешь, — вздохнул Олегыч, — что Пашка — сложный человек. Колеченая у него судьба.
— Так может, их с Землицыным в воспитательных целях к парткому привлечь? Комиссия пожурит их, да прекратят?
— Уж не знаю, Федотыч, — вздохнул механик по выпуску, — из нас двоих ты коммунист. Ты и решай.
— Что ж, — завгар сглотнул вязкую слюну, — решу.
В складском помещении гаража, как обычно, висел затхлый воздух. Пропах он соляркой и смазкой. Но и были тут, с прошлого раза и изменения — не такие пустые полки стеллажей. Пополнее стали. Заполнились запчастями для машин. Видна была Боевого с Серым работа.
Вот только что-то совсем пусто тут оказалось, ни души. Механика Степаныча нигде видно не было.
— Степаныч? — Позвал я негромко, — Ты где, Степаныч? Мне надо масла моторного. Степаныч?
Я пошел между стеллажей, стал заглядывать туда-сюда в узкие пространства между ними.
— Степаныч! Куда он делся?
Пошел я до дальнего конца продолговатого сарая.
— Степаныч? Ты что, издеваешься?
А может, его и нету тут? Может, вышел куда? Может, конечно. Ну уж гляну до самого конца на складе. Может запрятался где? А что не отзывается?
— Степаныч?! Степа… — Осекся я, когда заглянул за продолговатый стеллаж, стоявший непоодаль от задней стенки.
Там и был Степаныч. Упал он со стула и неудобно лежал у стенки: одно плечо в нее уперлось, на другое голова свесилась. Нога в черном туфле была заброшена на перевернутый деревянный стул без спинки. Другая бессильно лежала на полу. Размякшие руки сложились на животе, почти как у покойника.
— Етить твою налево, — прошептал я и добавил матом.
А потом рванулся к старику. Снял ногу, пинком отбросил стул. Умер чтоли? Упал и умер?
Торопливо опустившись, я стал мерять его пульс на шее. Вена пульсировала. Сердце, слабыми толчками, отбивало внутри нее пульс.
— Живой, — проговорил я, — Живой старик!
Принялся я шлепать его по щекам, пытаясь привести в чувство, но ничего не помогало. Даже воды на него из умывальника побрызгал, но и от этого не открыл он глаз.
На голове у него не было никаких ран. Только большая шишка повыше затылка.
— Да что ж с тобой? — Нахмурился я, — ладно. Сейчас глянем! Помощи тут надо!
Я аккуратно вытащил старика из угла, оберегая его голову. Потянул из-за стеллажа. Нашел и скомкал ему под голову чью-то куртку, висящую на гвозде, а сам припустил к диспетчерской.