Шофер
Шрифт:
Вторую попытку Сергей сделал, кое-как подремонтировав Форд, на котором ему предстояло ехать к клиенту. Он купил цветы у уличной торговки, выбрав букет посимпатичнее, и подловил машинистку, когда та возвращалась с обеда. Сима цветы взяла, повертела в руках.
— Нет, — сказала она, — я как воскресенье вспомню, меня всю трясёт. Ты ведь их убил. Убил?
— Не знаю, но когда мы уходили, они ещё дышали, — честно ответил молодой человек.
Женщина швырнула в него букет, зарыдала, закрыв глаза ладонями,
— Вот и поговорили, — мрачно сказал Травин.
У него оставалось ещё с четверть часа, цветы выбрасывать не хотелось, и Сергей зашёл к Ливадской. Секретарь партячейки, она же — заведующий складом, сидела вся в папиросном дыму. Пепел лежал везде, на её гимнастёрке, на столе, на полу и даже на подоконнике, заваленном протоколами, выписками, актами и разнарядками — казалось, комнату усыпали серым снегом. Увидев Травина, Ливадская вздохнула, потёрла красные глаза кулаками.
— Что нужно?
— Привет, Зоя, — сказал Сергей, кладя букет на стол. — Это тебе. Хоть мне ваше решение и не понравилось, излучаю оптимизм и смотрю в революционное будущее с восторгом.
— Не паясничай, — Ливадская взяла цветы, понюхала, — от этого горлодёра запахов не чувствую, но красивые. Олейник брать отказалась?
— Да.
— Мелкобуржуазная позиция. Ну не нравится человек, так и скажи, чего цветы в рожу швырять. Ты обиделся, поди?
— На неё?
— На нас. Понизили, понимаешь, лучшего шоффера гаража, перевели в техники, на грязную работу.
— Ну если честно, лучшие шофера у нас Пасечник и Колбин, а я так, в средних рядах. И работа грязной не бывает. Ты бы из кабинета почаще вылезала, может, посмотрела, как техники трудятся, деталькам вашим применение находят. Смолкин, между прочим, член партии, и не гнушается в масле извозиться. Но это так, к слову. Ты скажи, Зоя, что вам, женщинам, надо?
— За цветы спасибо, и вниз, в ваш цех, я спущусь непременно, — Ливадская поднялась из-за стола, сжала кулаки, — а если нюни пришёл сюда распускать, то я не женщина, а член партии большевиков. У тебя всё?
— Вопросов больше не имею, — Травин послал женщине воздушный поцелуй, и исчез за дверью за мгновение до того, как в неё врезалось тяжелое пресс-папье. И это он ещё легко отделался, могла и из нагана пальнуть.
Заказчик находился неподалёку, на Ольховской улице, которая шла от Рязанского вокзала до Гавриковой площади. Дом номер 25 был построен архитектором Вивьеном для судьи Московского сиротского суда Гучкова в 1873 году, но теперь его занимал трест «Главупрнарфабриз». Травин заехал во двор, и там обнаружил пристроенный к дому флигель с крыльцом. На крыльце стоял Ковров с кожаным портфелем в руке. Увидев автомобиль, он залез на переднее сиденье.
— Здорово, браток, — сказал он, протягивая Травину руку, —
— Скажете, куда, непременно поедем.
— Ах, да. Ехать нам нужно в село Спасское-Манухино, знаешь такое? — Ковров достал из портфеля карту, разложил, ткнул пальцем. — Вот здесь, как твой тарантас, довезёт?
— Довезёт, — кивнул Травин, и потянул за рычаг.
Форд тронулся, набирая скорость, машина затряслась по булыжникам, устилавшим Басманные улицы и переулки, по направлению к Садовому кольцу. Ковров молчал, Сергей тоже разговор начинать не стремился.
Несмотря на ограничение скорости, введённое декретом 1920-го года, в городе каждый ездил как хотел. У милиционеров не было приборов, определяющих, как быстро едет тот или иной самоходный экипаж, на памяти Травина его останавливали шесть или семь раз, и только единожды выписали штраф. Но и сильно превышать не стоило, он держался скорости тридцать пять километров в час вплоть до Драгомиловской заставы, там, где она переходила в Можайское шоссе, а Москва заканчивалась. Тут уже можно было разогнаться и до шестидесяти, но дорожное покрытие этому не способствовало. Стоило автомобилю покинуть границы столичного города, Ковров молчание прервал.
— А ведь я тебя сразу признал, ещё тогда, у вокзалов, — сказал он, — сколько мы не виделись, с весны семнадцатого? Это восемь лет получается, ты, братец, ещё сильнее подрос, возмужал, вон какая мускулатура проявилась, и на лицо не узнать, мальчиком был, а стал мужчиной.
— А вот ты, Николай Леопольдович, почти не изменился, разве что шевелюру сбрил, — Травин притормозил перед лежащей на дороге курицей, нажал клаксон, птица, закудахтав, бросилась прочь, — что узнал, так врёшь. Иначе в гараже бы фамилию не спрашивал.
— Ты гляди какой шельмец, раскусил, — Ковров рассмеялся. — Выходит, сразу меня признал?
Сергей равнодушно кивнул.
— И не обнял дядюшку? Нехорошо.
— Мы с тобой, дядя Николя, восемь лет не виделись и не вспоминали, значит, прекрасно можем друг без друга обойтись. Ты, я смотрю, при советской власти не бедствуешь, да и я живу нормально, чего прошлое ворошить, — Травин поморщился, прошлое долбануло его железным кулаком по затылку, в голове заныло, резко прострелило в виске.
— Это в тебе обида говорит, Серж, — Ковров сделался серьёзным, — я тебя не бросил, просто обстоятельства так сложились, что мне нужно было исчезнуть. Да и ты должен был в Прагу приехать, только, как мне шепнули, в Харбине исчез без следа. Я уж думал, всё, сгинул Серёжа Травин, мой дорогой племянник, но нет, жив ты и здоров.
Травин схватился крепко за руль, каждое воспоминание било точно в цель, перед глазами пошли цветные пятна, очень хотелось остановиться, лечь и умереть, но он кое-как держался.