Шок и трепет 1978
Шрифт:
— Но облом, — разбирая свою кровать, продолжил жаловаться на судьбу-злодейку ударник. — Скупые на магарыч оказались матросики. Мы им музыку, а они даже пол-литра не поставили.
Я не стал вступать в разговоры. Побухали бы — хорошо, а не побухали — ещё лучше. Сейчас я был слишком вымотан, чтобы хотеть что-либо кроме сна. Да что там говорить, мы все были уставшими. Поэтому особо засиживаться не стали. Умылись, разделись и собрались ложиться спать.
Но не успели выключить свет, как неожиданно окно, ведущее к нам в комнату, открылось, и в него влез матрос в форме.
— Здорова, пехтура. Гостей встречайте! —
За первым матросом, который спрыгнул на пол, в окно влез второй. У него был за плечами солдатский вещмешок.
За вторым в окно больше никто не полез, из чего мы сделали вывод, что незваных гостей всего двое.
«Это они драться, что ль, прилезли? Ну-ну», — удивился я, встав с кровати и стряхнул от напряжения руки.
Но, к счастью, драка не последовала. Всё оказалось куда прозаичнее и более приятно. Пробравшиеся к нам матросы просто оказались фанатами музыки. Им настолько сильно понравилось наше творчество, что они решили забраться к нам и поблагодарить музыкантов лично. Ну, а что б благодарность была более весомая, притащили с собой флягу спирта.
— И это всё? Чего там пить-то? — хмыкнул барабанщик, забыв, что дарёному коню в зубы не смотрят.
— Нет, конечно. У нас ещё есть. Так что не волнуйся, эту гастроль ты не забудешь долго, — пообещал матрос с подходящим для своего вида прозвищем Хомяк и вытащил ещё одну фляжку.
— О! Другое дело!
— А-то! Так, что, товарищи музыканты, давайте по сто грамм за знакомство. И вот рыба на закуску, а что останется, себе возьмёте. Мы моряки — себе ещё наловим, а вы сухопутные осьминоги подкормитесь хоть чуток от щедрот морских.
Тост прозвучал, и мы с удовольствием выпили. А почему бы и нет? Компания попалась хорошая. Концерт мы провели не плохой. Так почему же, после трудового рабочего дня не расслабится?
Интерлюдия
Часом ранее. Склад возле пирса
— Ну, что скажешь, Хомяк? — спросил своего друга матрос по прозвищу Борсик.
— Не знаю, брателла, что и сказать. Не мог этот дохлик столько народа перебить. Так что, ошибся Горкин, и написал полную фигню. Видел же, как этот Кравцов на пианино шпарит?! У него пальцы музыкальные. Такие не могут быть у боксёров. У них же все руки поломаны.
— Согласен. Походу дружков наших кто-то другой оприходовал, а они стрелки на этого салагу перевели.
— По ходу — да. И что будем делать? Будем наказывать? Вроде просили помочь.
— Мало ли что просили, — поморщился старший матрос. — Мы этого Гору — неудачника с тобой же толком не знаем. Всего пяток раз бухали вместе, когда на танцах пересекались. Так что никто он нам, чтобы просить такое. Не будем мы никого спаивать, похищать и избивать. Нафиг нам это не надо. Это уголовка в чистом виде. Так что нам оно без надобности. Ему надо, пусть сам разбирается, как оклемается.
— Так-то оно так, — согласился с ним его друг, — только Кравцов этот, лично мне всё равно не нравится. Высокомерно держится. Сразу видно из Москвы или из Ленинграда. Ненавижу таких!
— Я тоже не люблю, — разливая оставшийся спирт по стаканам, произнёс Борсик. Выпил и неожиданно предложил: — Может быть, тогда просто комедию сделаем? Чтобы проучить
— Что предлагаешь? — закусывая грушей, спросил Хомяк.
— Есть одно предложение, — улыбнулся Борсик и, хитро прищурившись, продолжил: — Думаю, можно салабона за жабры взять. Так мы и Горе как бы поможем, и должен он нам будет.
— А конкретней?
— Для начала, мы его споим. Он музыкант, они никто пить не умеют. После двух рюмок спирта упадёт.
— Гм, ну, хорошо. Вот он вырубится. А дальше? — разливая поинтересовался Хомяк.
— После того как он будет пьяный в лёжку, мы его заснимем на фотоаппарат, как валяется. А потом…
— Шантажировать! Ха, молодчина — голова!
— А-то! Часть солдатской зарплаты нам отдавать будет, — довольно улыбнулся матрос и добавил детали: — Спиртяги раздобудем в медчасти, а фотик у Краснянского одолжим.
На том и порешили.
Конец интерлюдии
Пляж. Саша
Третью флягу мы закончили распивать на пляже возле моря, так как около получаса назад нас внезапно потянуло на природу.
Стоя на берегу, по колено в солёной воде, я внезапно и со всей ясностью понял, как мне не хватает адмиральских погон и своей, собственно, девяноста шести пушечной каравеллы!
Расталкивая лежащих солдат (две штуки) и матросов (тоже две штуки), которые устали от безумной ночи и прилегли под каким-то кустом, я показывал им на, стоящие у причала во тьме ночной, громадины кораблей и открывал свою душу, описывая в деталях, как я мог бы браво командовать целой эскадрой, бороздящей морские просторы.
Моим маловразумительным доводам, они отчего-то не верили, возражая на них недовольным храпом. Но я не сдавался, а всё продолжал и продолжал рассказывать им, о том, как круто быть адмиралом или на худой конец генералом.
Через какое-то время все мы в общем, и я, в частности, поняли, что меня совершенно не слушают и не слышат, а потому бросил эту абсолютно бесперспективную затею, расстроился, и пообещав доказать всем и каждому, что могу быть тем, кем захочу, пошёл навстречу судьбе.
Своего адмирала ждал флот!
Глава 24
Поиск
Полковник КГБ СССР, которого вновь призвали на службу и восстановили в звании, несколько раз перечитал пришедшую телеграмму, и, в который уже раз, ничего из прочитанного текста так и не понял.
Послание было ответом на розыскное письмо о поиске Васина. И оно было мягко говоря — странным.
Впрочем, как и вся эта трагическая история, в которую невольно попал полковник КГБ СССР Михаил Алексеевич Кравцов, назначенный ответственным за розыскные мероприятия со стороны Комитета Государственной Безопасности. Такой сомнительной чести его удостоили за то, что он, по словам начальства, с Васиным был знаком почти год и должен был знать его лучше, чем кто-либо. Вот и пришлось Михаилу Алексеевичу не только вновь надеть погоны, но и руководить поисками внезапно пропавшего протеже, которого он уже давно считал своим то ли сыном, то ли внуком. Да, отвязным, да, вредным, да вспыльчивым и высокомерным, да, иногда заносчивым и неразумным, всё это — да. Но в то же время, он был своим, веселым, умным, отзывчивым и очень добрым.