Шоколадная война
Шрифт:
— Что? — спросил Джерри. Ему хотелось поскорей вернуться к географии.
— Мне ни разу не пришло в голову просто взять и сказать «нет». Как ты.
— Я еще уроки не выучил, — брякнул Джерри, не зная толком, что ответить.
— Нет, правда, Рено. Ты молодец, — с восхищением сказал парень.
Джерри невольно покраснел от удовольствия. Кому не хочется, чтобы им восхищались? И все же он чувствовал себя виноватым, зная, что похвала этого парня им не заслужена, что вовсе он не молодец — какое там! В голове у него стучало, в животе что-то угрожающе перекатывалось, и он вдруг сообразил, что сегодня утром его снова ждут перекличка и противостояние с братом
Стручок ждал его у входа в школу. Он стоял, напряженный и озабоченный, среди других ребят — точно приговоренные к казни, они делали последние затяжки перед роковым звонком. Увидев приятеля, Стручок отошел в сторонку. Джерри виновато последовал за ним. Он вдруг понял, что Стручок уже не тот веселый, беззаботный парень, с которым он подружился в начале года. Что случилось? Джерри так занимали собственные проблемы, что он не обратил внимания на перемены, происшедшие с его другом.
— Слушай, Джерри, на кой черт ты это сделал? — негромко, чтобы не слышали остальные, спросил Стручок.
— Что именно?
Но он знал, о чем говорит Стручок.
— Ну, на перекличке.
— Не знаю, Струч, — сказал Джерри. Перед Стручком не было смысла притворяться, как перед тем одиннадцатиклассником в автобусе. — Честное слово, не знаю.
— Смотри, допрыгаешься. С братом Леоном шутки плохи.
— Да ладно тебе, Струч, — Джерри хотел подбодрить друга, стереть беспокойство с его лица. — Это же не конец света. В школе четыре сотни учеников, которые продают конфеты. Какая разница, буду я их продавать или нет?
— Не так все просто, Джерри. Брат Леон тебя в покое не оставит.
Прозвенел предупредительный звонок. Ребята побросали окурки на землю или вдавили в песок, которым был наполнен ящик у входа. Кто-то еще затягивался второпях. Те, что сидели в машинах и слушали рок, стали выключать приемники и выбираться, хлопая дверцами.
— Так держать, братишка, — сказал кто-то, спеша мимо Джерри, и подкрепил свои слова традиционным для Тринити поощрением, хлопком пониже спины. Джерри не заметил, кто это был.
— Не сдавайся, Джерри. — А это уголком рта шепнул Адамо, который ненавидел Леона лютой ненавистью.
— Видишь, как все завелись? — прошипел Стручок. — Что важнее — футбол и твои отметки или какие-то вшивые конфеты?
Раздался второй звонок — значит, на то, чтобы добежать до своего шкафчика, а потом в класс, осталось две минуты.
К ним подошел старшеклассник по фамилии Бенсон. Те, кто учился последний год, любили шпынять новичков. На всякий случай лучше было держаться от них подальше. Но Бенсон явно направлялся в их сторону. Друзья знали, что он шизоид, напрочь лишенный тормозов, и никакие правила ему не писаны.
Приблизившись к Джерри и Стручку, он стал изображать из себя Джимми Кэгни [6] — горбиться и поддергивать рукава.
— Эй, корешок. Я бы… Я ни за что… Я ни за что б не согласился оказаться в твоей шкуре, хоть за тыщу, хоть за миллион… — Он игриво ткнул Джерри в плечо.
— Ты бы в его шкуру и не влез, Бенсон, — крикнул кто-то. И Бенсон, пританцовывая, отправился дальше — теперь уже Сэмми Дэвис [7] , широкая ухмылка, тело извивается, ноги притоптывают.
6
Джимми Кэгни (1899–1986) — американский актер, прославившийся
7
Сэмми Дэвис (1925–1990) — американский танцор и музыкант.
Поднимаясь по лестнице, Стручок сказал:
— Сделай мне одолжение, Джерри. Возьми сегодня конфеты.
— Не могу, Струч.
— Почему?
— Просто не могу. Мне теперь деваться некуда.
— Долбаные Стражи, — сказал Стручок.
Раньше Джерри никогда не слышал, чтобы Стручок ругался. У него был мягкий, беззлобный характер, он никогда не отвечал грубостью на грубость, а во время тренировок, когда все скованно сидели, дожидаясь выхода на поле, в свое удовольствие носился по беговой дорожке.
— Дело не в Стражах. Они больше ни при чем. Дело во мне.
Они остановились у шкафчика Джерри.
— Ладно, — покорно сказал Стручок, понимая, что сейчас бессмысленно продолжать этот разговор. На Джерри вдруг накатила грусть. Уж очень расстроенным выглядел Стручок, точно старик под тяжестью всех мировых скорбей, — узкое лицо осунулось и вытянулось, в глазах мучительная тревога, как будто он только что пробудился от кошмара, который не в силах забыть.
Джерри отпер свой шкафчик. В самый первый учебный день он прикрепил кнопками к его задней стенке небольшой плакатик. На нем были изображены длинная полоса пляжа и широкое небо со сверкающей вдали единственной звездой. По пляжу шел человек — маленькая одинокая фигурка в окружении бесконечных просторов. Внизу плакатика стояла надпись: Осмелюсь ли я потревожить вселенную?Слова Элиота — автора «Бесплодной земли», которую они проходили по литературе. Джерри не был уверен, что вполне понимает смысл этого плаката. Но он таинственным образом задевал в нем какие-то струнки. Ученики Тринити по традиции украшали свои шкафчики плакатами, и Джерри выбрал этот.
Но сейчас у него уже не было времени размышлять над плакатом. Прозвенел последний звонок, и на дорогу до класса оставалось ровно тридцать секунд.
— Адамо!
— Две.
— Бове!
— Три.
Сегодня перекличка проходила по-другому: с новой мелодией, новым темпом, словно брат Леон был дирижером, а ученики — музыкантами, выпевающими свои партии, но что-то случилось с общим ритмом, с выступлением в целом, словно темп задавал сам оркестр, а не его дирижер. Не успевал брат Леон выкрикнуть очередное имя, как сразу же следовал отклик, не давая ему времени сделать пометку в журнале. Это было чем-то вроде спонтанной игры, затеянной без предварительной подготовки, — все точно сговорились и теперь действовали примерно одинаково. Ребята отвечали так быстро, что Леон согнулся над столом, отчаянно строча ручкой. Джерри был рад, что ему не придется смотреть в его водянистые глаза.
— Леблан!
— Одна.
— Маллоран!
— Две.
Имена и числа сыпались сплошной чередой, и Джерри стал замечать нечто странное. Чаще всего звучало «одна» и «две», иногда «три». Но не пять, не десять. А брат Леон по-прежнему не поднимал головы, целиком сосредоточившись на записях. И вот…
— Рено.
А ведь на самом деле это было бы так легко — крикнуть «да». Сказать: «Дайте мне конфеты, брат Леон, я буду их продавать». Так легко — слиться со всем остальным классом, чтобы не надо было каждое утро выдерживать взгляд этих ужасных глаз. Брат Леон наконец оторвал их от журнала. Темп переклички сбился.