Шолох. Тень разрастается
Шрифт:
– Не хорошо, – она отцепила мою руку от локтя. – Мы выдвигаемся послезавтра ночью, я уже обо всем договорилась. Если у тебя есть какие-то обоснованные возражения – говори. Я слушаю.
Меня жутко коробил ее тон. Мягко говоря, он не добавлял желания делиться хоть чем-нибудь.
Я неохотно выдавила:
– Это очень долгая история, Андрис… Там полно чужих тайн, поэтому я бы не хотела ее рассказывать.
– Йоу, ну конечно! Или ты просто не хочешь, чтобы это я вытащила Полынь. Но и самой тебе неохота стараться. Помнишь сказ про собаку на сене?
И звонкий голос Андрис заставил сиплую злость внутри меня снова всколыхнуться.
Андрис, не отводя от меня взгляда, искривила губы так сильно, что они уплыли вбок, будто у рисованных персонажей. В эту скособоченную ухмылку Андрис привычно воткнула трубку, пыхнула дымом и вдруг начала меня отчитывать:
– Молчишь, Тинави? Удобная у тебя позиция – обмотаться не своими тайнами, будто поясом смертника. Как бы всё по принуждению. Ты такая маленькая, слабенькая, миленькая, с этими огромными глазищами, и жутко хочешь всем помочь, но не можешь – иначе злоумышленник, хозяин пояса, подорвет всё к праховой бабушке. Отличный предлог для ничегонеделанья. Это работает раз. Это работает два раза. Но трижды… Ну не знаю, милая. Ты мне нравишься – боги видят, ты мне нравишься, – но что-то мне уже надоело. Многовато вокруг тебя вопросов, даже если смотреть с отдаления, как это делаю я. Полынь, может, и готов был с тобой няньчиться, он слишком уж падок на прикопанные секретики, но со мной так не пойдет. Выкладывай начистоту – или смирись с тем, что ведёшь себя недостойно.
В ее мягких, медово-ореховых глазах был такой вызов, что мне захотелось убежать – чтобы случайно не сделать чего-то, о чем пожалею… Но я лишь глубоко вдохнула, прогоняя блики. Спокойствие, только спокойствие.
Я склонилась к Андрис, девочке-отвертке, и тихо повторила:
– Вам некуда торопиться. Не надо идти под курган. Полынь не казнят. Лучше придумать другой план.
– Придумывай. Расскажешь, когда я вернусь из некрополя.
Башенные часы на Ратуше начали вызванивать полночь. Звук постепенно подхватывали все остальные куранты и колокола столицы. Традиционное ночное шоу, главный объект ненависти всех любителей тишины.
Йоукли воспользовалась долгим перезвоном как предлогом и, быстро попрощавшись, сославшись на необходимость рано вставать, выскользнула из нашего уголка и мгновенно затерялась среди посетителей Рокочущих рядов.
Я застонала и закрыла лицо руками.
***
Когда около часа спустя я вернулась в поместье Мчащихся, Кадия еще не спала, судя по горящим окошкам ее спальни.
Всю дорогу до этого Патрициус продолжал радоваться нашему с ним «новорожденному дуэту, прекрасному союзу», совершенно игнорируя тот факт, что я не проронила ни слова. Кентавра так воодушевляла идея бравой команды «Езжай и Стражди», что он даже собрался рисовать о нас комиксы, подрядив в качестве художниц своих многочисленных дочурок.
– Кад, ты, наверное, захочешь обсуждать Дахху, но я сейчас так катастрофически налажала, что вообще не гожусь на роль собеседника… – простонала я, вваливаясь в комнату.
К моему удивлению, Кадия совсем не казалась несчастной влюбленной. Наоборот, она была вполне довольна жизнью.
Мчащаяся сидела в удобном бархатном кресле за журнальным столиком, и хихикала. В кресле напротив сидела моя подводная ночнушка.
– Обалдеть, Тинави! Эта штука повторяет все мои жесты! – восторженно взвыла Кад.
Для
– Ну, зашибись, – выдохнула я.
Кадия продолжала экспериментировать с живой одеждой, громко удивляясь и восторгаясь ее знаниями-умениями. Эта нехитрая сценка кое-как, буквально на одну десятую, поправила мой душевный настрой.
Я почистила зубы и рухнула в кровать лицом вниз.
– Ну вообще! Она даже сама на меня надевается, слету! А-ха-ха, ты что щекотишься, поганка!
Я уснула.
Глава 11. День цветов, Сайнор и Карл
День цветов – один из пяти летних праздников Лесного королевства. По статистике, у четверти туристов, приехавших на фестиваль, начинается аллергия – в Шолохе развешано слишком много цветочных гирлянд. Поэтому рекомендуем вам положить в саквояж толченый корень ларош-травы или эссенцию квадральисты. Вы ведь тоже не пропустите карнавал?
Энциклопедия «Доронах»
– Тинави, ты меня слышишь? Эй?
– Дай ей пару минут, Карл.
– Она плохо выглядит. Может, слишком резко выдернули?
– Она человек. Они хлипкие. Подожди немного.
– Ави, это грубо. Касательно живого существа говорят «слабые». Слабые, а не хлипкие. Хлипкий – это стол. Или алиби. Или сюжет в этом новом блокбастере.
Я открыла глаза. И тотчас закрыла обратно.
Карл, сиятельная Авена и я сидели за шатким трехногим столиком в уличном кафе. По дороге мимо нас проносились ревущие механизмы, похожие на железные алхимические капсулы, с грохотом взрывающие тонкую пленку пространства. На обочинах росли шершавые деревья, чьи редкие разлапистые листья достигали человеческого роста в длину, а круглые коричневые плоды были втрое меньше плодов ошши. Странная музыка откуда-то сбоку – слишком быстрая, слишком резкая – коробила слух: будто каменный великан энергично боксирует с твоей ушной перепонкой на роли груши…
– Тинави! Ты как? – заметив мое движение, Карл смягчился.
Его детский голос отнюдь не соответствовал бешеной обстановке вокруг.
– Плохо… – мне больше не хотелось наблюдать за окружающим. Слишком странным оно оказалось. И везде – стеклянные дома из давних видений Карла – нереальные, невозможные здания, крышами подпирающие небо.
Над самым ухом раздался героический голос богини Авены:
– Что ж, добро пожаловать в Форт-Лодердейл, девочка.
– Это не сон, да? – прошептала я, зажмуриваясь еще сильнее.
– Нет, – интонация Карла не поменялась со времен Шолоха. Все такой же добрый, звонкий голос, – Не совсем.
Сначала я протянула руку вперед, потом нащупала теплое запястье Карла, и только затем снова открыла глаза.
Мы сидели на жаркой, очень жаркой улице.
Авена. Богиня – она и есть богиня, белокурая, величавая; Карл в знакомой мне ипостаси мальчишки; Лиссай и я.
Лиссай! Тонкое, изможденное тело принца обмякло в инвалидной коляске, какие встречаются в портах Саусборна. Лиссай был будто всплывший труп на ночной поверхности озера. Слегка выгнутый в обратную сторону позвоночник, безвольно раскинутые на подлокотниках руки, лицо обращено наверх, к безупречной синей выси.