Шопенгауэр как лекарство

— Все в равной степени? Сомневаюсь. Посмотри внимательнее, посмотри на каждого. Кто здесь главный судья?

Гилл продолжал по-прежнему глядеть на Джулиуса.

—  Тони может сорваться — хотя нет, не на это — он и сам не прочь промочить горло. Ты этого хотел?

Джулиус одобрительно кивнул.

—  Бонни? — продолжал рассуждать Гилл, по-прежнему обращаясь к Джулиусу. — Нет, Бонни не станет меня осуждать, она всегда винит только себя — ну и разве что Ребекку. Бонни очень ко мне добра.

Стюарт? Да, Стюарт судья. У него есть такая

струнка — «я весь из себя хороший, вам не чета». Ребекка? Тоже. Я даже знаю, что она скажет: «Будь как я, будь уверенным, правильным, красивым». Вот почему я немного оттаял, когда Ребекка и Стюарт показали свои слабые места, — это подтолкнуло меня сказать правду. Осталась Пэм… Да, Пэм настоящий судья. Генеральный прокурор — без вопросов. Я знаю, что она думает про меня — что я слабак, я все врал про Роуз. Она сама сказала — во мне все не так. У меня мало шансов вырасти в ее глазах — да нет, вообще нет шансов. — Он замолчал. — Кажется, все, — сказал он, обведя глазами группу. — Ах да. Еще Филип. — Тут он неожиданно повернулся прямо к Филипу. — Дай подумать… мне кажется, ты не станешь осуждать меня, но это еще ничего не значит. Скорее всего ты просто не захочешь об меня мараться. Тебе нет до меня дела — кто я такой, чтобы обо мне думать.

Джулиус был доволен собой: он заглушил неконструктивные вопли о предательстве и снял Гилла с костра осуждения. Все остальное — дело времени: рано или поздно подробности его истории всплывут сами, а сейчас, в теперешней ситуации, это не так уж важно.

Более того, его прием горизонтального признания неожиданно принес блестящий результат: отчаянная десятиминутная атака Гилла стала настоящей удачей — богатая пища для разговоров по крайней мере на два занятия.

Повернувшись к группе, Джулиус спросил: — Реакции?

Наступила нерешительная тишина — но не потому, что нечего было сказать, а потому, что сказать нужно было слишком много. Напряжение, он знал, готово было вырваться наружу: у каждого должен быть свой взгляд и на Гилла, и на его алкоголизм, и на ту неожиданную смелость, которую Гилл только что продемонстрировал. Джулиус выжидательно молчал, еще секунда — и голосов будет хоть отбавляй.

Он заметил, что Филип смотрит на него, на мгновение их взгляды встретились. Странно, подумал Джулиус. Может, Филип восхищается тем, как ловко я справился с проблемой? Или хочет ответить на выпад Гилла? Джулиус решил рискнуть и кивнул Филипу. Никакого ответа. Тогда он спросил:

— Филип, что ты скажешь по поводу сегодняшнего занятия?

— Да я вот гадаю — не хотел бы и ты поучаствовать?

— Поучаствовать? — опешил Джулиус. — Я и без того слишком много сегодня вмешивался.

— Нет, я хотел сказать поучаствовать в душещипательных признаниях, – сказал Филип.

Можно ли будет, промелькнуло в голове у Джулиуса, хоть когда-нибудь предсказать, что этот человек выкинет в следующую минуту?

—  Я не пытаюсь уйти от ответа, Филип, но у нас есть темы поважнее. — Он повернулся к Гиллу: — Как ты?

—  На пределе. Единственное, что меня волнует, останусь ли я в группе после всего, что

случилось, — сказал Гилл, и на лбу его выступила испарина.

— Мне кажется, сейчас ты больше нуждаешься в группе, чем раньше. Но меня интересует другое, Гилл, — значит ли твое сегодняшнее признание, что ты собираешься как-то менять ситуацию? Может, заняться лечением?

— Еще бы. Сразу же после занятия. Так больше продолжаться не может. И, Джулиус, ты не мог бы провести со мной индивидуальное занятие?

— Конечно, сколько угодно. — Правило Джулиуса заключалось в том, чтобы никогда не отказывать клиентам в личных встречах при условии, что они будут держать группу в курсе событий.

Джулиус повернулся к Филипу:

—  Возвращаясь к твоему вопросу. Есть старая терапевтическая штучка, позволяющая красиво избежать неприятного вопроса. Нужно спросить: «Скажи, почему ты задал этот вопрос?» Именно это я и собираюсь сделать, но вовсе не для того, чтобы уйти от ответа. Я предлагаю тебе сделку: я прямо и честно отвечаю на твой вопрос, но только после того, как ты объясняешь мне, почему ты его задал. Ну как, по рукам?

Филип немного подумал и ответил:

—  Что ж, логично. Ответить, почему я задал этот вопрос, несложно: видишь ли, я пытаюсь понять твой Стиль работы и, если возможно, перенести отдельные приемы в свою практику. Лично у меня совсем иной подход: я не прибегаю к помощи эмоций, и моя цель вовсе не в том, чтобы полюбить клиента, — наоборот, я предлагаю интеллектуальную помощь, я учу своих клиентов яснее мыслить, жить в согласии с разумом. Возможно, немного запоздало, но теперь я начинаю понимать, какую цель ты преследуешь, — диалог «я и ты» в стиле Бубера…

— Кого-кого? Какого еще Бубера? — переспросил Тони. — Я не собираюсь торчать здесь и хлопать ушами.

— Ты все правильно говоришь, Тони, — отозвалась Ребекка. — Всякий раз, когда ты спрашиваешь, ты делаешь это и для меня. Я лично тоже не знаю никакого Бубера.

Остальные закивали. Стюарт сказал:

—  Я где-то слышал это имя — что-то про «я и ты»… но больше ничего не помню.

Пэм поспешила объяснить:

— Бубер — немецкий еврей, философ, умер примерно полвека назад, в своих работах исследовал истинные взаимоотношения между людьми. Отношения «я и ты» — это когда оба участника вовлечены в равноправный, уважительный диалог, а «я и оно» — это когда «я» одного из участников не уважается, его используют, вместо того чтобы общаться на равных. Эта идея часто возникала здесь. Кстати, Филип поступил со мной именно как с «оно».

— Спасибо, Пэм, я понял, — сказал Тони и снова повернулся к Филипу: — Ну что, теперь все просекли?

Филип взглянул на него в полном недоумении.

—  Не знаешь, что значит «просекать»? — удивился Тони. — Может, принести тебе словарь современного языка? Ты что, ящик не смотришь?

—  У меня нет телевизора, Тони, — ответил Филип по обыкновению ровно, — но если тебя интересует, согласен ли я с тем, что Пэм сказала о Бубере, то мой ответ «да» — я не мог бы высказаться точнее по этому поводу.