Шотландия. Автобиография
Шрифт:
Анна Нигл вместе с супругом, Гербертом Уилкоксом, поставила «мюзикл», вдохновленная собственным фильмом о жизни королевы Виктории. В Эдинбург эту постановку привезли в ходе тура по стране. В каждом городе Анна Нигл набирала местных молодых людей, которым поручалось безмолвно стоять на сцене. Мюзикл назывался «Шестьдесят золотых лет», и когда настала пора покидать Эдинбург, Анна Нигл увезла с собой самого симпатичного из «гвардейцев» — Томми Коннери. Об этом историческом событии я записал в своем дневнике: «Сегодня Томми Коннери покинул Эдинбург, чтобы стать актером». В моих словах было всего понемногу: и сожаления, и восхищения, и даже облегчения — оттого, что Томми наконец-то сбросил с себя обузу, какой была для него жизнь
Сожалел я не только потому, что уезжал мой друг, но и потому, что чувствовал: он уже не вернется, ему суждено иное. К моему изумлению и восторгу, он вернулся в Эдинбург, уже актером, с крохотной ролью в спектакле «Южный океан». Он играл роль радиста ВМС США, а еще пел в хоре, исполнявшем «Нет ничего лучше женщин».
Он возвратился еще раз, вскоре после первого визита, со спектаклем, в котором играла восходящая «звездочка» Хизер Сирс, и я был рад увидеть в «Эдинбург ивнинг газетт» фотографию «Шона» Коннери, показывающего партнерше одно из своих любимых мест в городе, в устье реки Олмонд.
Казалось неизбежным, что именно его в скором времени выберут в качестве исполнителя роли Джеймса Бонда, британского шпиона из романов Иэна Флеминга, отлично справляющегося с темными силами, которые подвергали опасности британский образ жизни. Конечно, я видел каждый фильм, в котором Шон Коннери играл Джеймса Бонда. В тех редких случаях, когда он приезжал в Эдинбург, он заглядывал ко мне в театр «Траверс». В 1966 году родилась «Галерея Демарко», и у нас появилось место для встреч, особенно частых в 1970-х годах, когда Шон пригласил меня на должность директора Шотландского международного фонда образования.
Этот фонд появился потому, что Шон Коннери оказался вовлечен в борьбу клайдсайдских судостроителей за сохранение отрасли. Он сумел подружиться с теми суровыми и упорными людьми, которые стояли во главе профсоюзов судостроителей, подчиненными Джимми Рейду. Актер, игравший Джеймса Бонда, встал восприниматься как сторонник рабочих, когда он снял фильм, изображавший их готовность самостоятельно руководить верфями. Цели фонда определялись весьма просто. Он собирался оказывать поддержку различным проектам, поощряющим инициативных и творческих шотландцев оставаться на родине. Еще фонд намеревался возрождать интерес к Шотландии у шотландцев, осевших в других странах.
В 1980-х годах Мюррей и Барбара Григор, руководство «Ви-ай-зет филмз», сняли фильм о Шоне Коннери в Эдинбурге и другой фильм, продолжительностью один час, для четвертого канала, под названием «Искусство в холодном климате». Второй фильм рассказывал о многих художниках и актерах, причастных к деятельности «Галереи Демарко». Среди них был и Шон Коннери. Последовательность, в которой мы с ним снимались, дала мне возможность поздравить его по поводу почетной докторской степени, присвоенной университетом Сент-Эндрюса; как он смотрелся на кафедре в академическом одеянии! Когда мы разговаривали, мне пришло в голову, что директор средней школы, выгнавший когда-то Томми, должен был дожить до этого дня, когда одного из его бывших учеников называют «доктор Коннери».
Я вижу его одновременно как модель художника в блеске юности, как молодого греческого атлета и как мудрого старого монаха из киноверсии романа Умберто Эко «Имя розы». Я помню тот день, когда он познакомил меня со своей красавицей-матерью, которая, овдовев, поселилась в эдвардианском доме с террасой, купленном сыном подальше от Фаунтинбриджа. Она держалась поистине величаво и очевидно гордилась достижениями своего сына. Он не мог убедить ее оставить Эдинбург, жила она скромно, никоим образом не завидуя столичному блеску и гламуру.
Эдинбург всегда будет важным местом в жизни самого известного сына Шотландии, и он полностью заслужил честь стать почетным гражданином его родного города; это пример для всякого, желающего оставаться шотландцем и на международной арене.
Смерть
Тревор Роил и Алан Тэйлор
Внезапная кончина Дональда Дьюара, отца нового шотландского парламента, лишила страну выдающегося государственного деятеля, который всю свою жизнь посвятил благу Шотландии. Многие восприняли его смерть как личную утрату и опасались за будущее пребывавшего во младенчестве парламента. Те же, кто разделял оптимизм по отношению к родной стране, верили в нарисованную им картину и намеревались приложить все усилия к тому, чтобы она стала явью.
«Теперь я знаю, как чувствует себя лошадь», — заявил Дональд Дьюар в мае прошлого года на торжественном обеде в Глазго, менее чем за неделю до того, как народу Шотландии предстояло выбирать первый парламент страны за 292 года. Он помолчал, чтобы недоумение распространилось по залу, и поставил жирную точку: «В эти дни меня постоянно обхаживают».
Публика, состоявшая из закаленных жизнью политиков и новых лейбористов, дружно расхохоталась. Дьюар во всей своей красе, комик того же калибра, что и Чик Мюррей, руки бешено двигаются, как «лопасти спятившего комбайна», по выражению одного его приятеля; как ни удивительно, он выступал «на разогреве» у Тони Блэра, своего бывшего соседа по Вестминстеру. Эта черта характера Дьюара редко проявлялась публично. Саркастический, остроумный, лаконичный, невозмутимый, он ухитрялся очаровывать даже самые цинично настроенные аудитории. Его тщеславие, как он сказал однажды, проистекало «из неизлечимой уверенности, что люди меня любят». Это вовсе не было заблуждением; он действительно нравился людям, сам по себе и — не в последнюю очередь — из-за очевидного отвращения к «обхаживанию».
Суть, а не внешний лоск была его приоритетом. В этом смысле он был политиком минувшей эпохи, для которого новая риторика являлась иностранным языком, не заслуживающим изучения. Он предпочитал живое общение с избирателями в Гарскаддене и Эннисленде теледебатам и выступлениям в программе «Утро с Ричардом и Джуди». Он словно всегда опасался «забронзоветь», стать памятником самому себе (это типичная черта шотландского характера). Он держался своих корней и хранил им верность.
Как широко известно, он никогда не бывал в отпуске. Некоторые его коллеги на прошлой неделе воспользовались парламентскими каникулами, чтобы отдохнуть, а для Дьюара, недавно перенесшего операцию на сердце, это означало новый круг встреч и переговоров. Такой образ жизни подорвал бы здоровье и тех, кто намного моложе и крепче, что уж говорить о 63-летнем политике с хроническим сердечным заболеванием. О нем говорили, что он женат на политике; им владело всепоглощающее желание возродить парламент, и этому он посвятил свою политическую карьеру, соответствуя ожиданиям тех, кто добивался успешного завершения «незаконченного дела». Дональд Дьюар не тешил себя иллюзиями, просто работал, не покладая рук. Тем самым он, возможно, приблизил собственную кончину, заставившую скорбеть нацию и обернувшуюся трагическими и лицемерными заголовками газет, которые всего за несколько дней до его смерти изощрялись в ядовитых нападках.
Ирония момента наверняка бы его восхитила. Никто не ценил более, чем он, шотландскую привычку унижать живых и поклоняться мертвым. Лишь тем вечером, когда шотландский парламент возобновил работу после почти трехсотлетней паузы, он позволил себе насладиться мгновением и бродил по улицам праздновавшего Эдинбурга с горделивой улыбкой на лице, а едва ли не каждый встречный норовил хлопнуть его по спине. «Это была, конечно же, вершина моей жизни, — признавался он позже, — апофеоз карьеры, в которой хватало и взлетов, и горьких падений». Что поразительно, за все эти годы сам он, в общем-то, не изменился.