Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса

Мортон Генри Воллам

Я не знаю другого случая, когда человек потратил бы столько труда на создание идеального дома. Это монументальное строение, в которое Скотт вложил все свои сбережения и которое с мрачным пафосом назвал «Далилой», стало его единственным утешением на склоне лет, когда на писателя обрушился финансовый крах.

Я не являюсь экспертом в творчестве Скотта. Каюсь, руки у меня так и не дошли до его «Дневников», да и Локхарта я давно уже не перечитывал. Но почему-то мне кажется, что этот несчастный человек придавал большое значение возможности доживать век в Абботсфорде. Смятенная душа писателя отдыхала в убежище, созданном силой его воображения.

То мужество, с которым Вальтер Скотт сражался с судьбой,

его непреклонное желание выплатить до смерти огромный долг в 117 тысяч фунтов не может оставить равнодушным ни одного посетителя Абботсфорда. Ежедневно множество людей приходят в этот маленький, заставленный книгами кабинет. Они поднимаются на галерею, в самом углу которой притаилась незаметная дверь, ведущая в спальню писателя. Я хорошо представляю себе, как ранним утром Скотт проходит по этой галерее, спускается в кабинет и усаживается за рабочий стол. И вот уже его великолепная крупная голова склоняется над бумагами. В ней роится множество замыслов, рождаются образы отважных рыцарей галантного века. Скотт не задумывается о том, что он и сам является благородным рыцарем, заложником чести.

Он зарабатывал огромные деньги. Современные писатели, которые гордятся своими авторскими гонорарами, наверное, удивились, если б узнали, что за одну только «Жизнь Наполеона Бонапарта» — книгу, более известную в Эдинбурге, нежели в Лондоне — Скотту заплатили авансом 19 тысяч фунтов. У него вошло в привычку брать авансы. За «Вудсток» он получил таким же образом сумму в 6075 фунтов, за «Хроники Кэнонгейта» — 11 400 фунтов и 4200 за «Анну Гейерштейнскую». Так что кредиторы Скотта могли жить спокойно, их средствам ничего не угрожало.

Спешу успокоить шокированных авторов нынешних бестселлеров: эти цифры отнюдь не являлись рекордными. Известно, например, что Маколею за его «Историю Англии» выплатили 20 тысяч фунтов стерлингов (причем тоже авансом, за девять месяцев до окончания книги). И напомню, что дело происходило в прошлом веке, когда еще не было Голливуда, а нью-йоркские издатели не успели взвинтить авторские гонорары.

Под впечатлением своих подсчетов я дал себе слово перечитать кое-что из последних романов Скотта, написанных с целью погашения издательского долга.

Визит в Абботсфорд произвел на меня большое впечатление. Каждое помещение в доме писателя несет столь явный отпечаток яркой индивидуальности его хозяина, что невозможно не восхищаться этим человеком. Полагаю, даже те посетители, которые еще в школе распростились с романами Вальтера Скотта, испытали новый интерес к его творчеству.

Если подняться на Бемерсайд, оттуда открывается прекрасный (возможно, самый эффектный во всем Приграничье) вид на Эйлдонские холмы. Местные жители называют его «Променадом сэра Вальтера»: писатель частенько приезжал сюда на экипаже — отдохнуть и полюбоваться пейзажем. Это была его родная земля, он любил ее народ и всю жизнь собирал местные исторические предания.

Ранним вечером я тоже пришел на Бемерсайд. Закат окрасил небо над Мелроузским аббатством в алый цвет. Легкий дымок курился над крышами далеких ферм, он поднимался ввысь, чтобы позже в виде ночного тумана осесть на берегах реки Твид. Было так тихо, что я смог расслышать, как где-то в долине лает собака. По мере того, как солнце садилось, меж холмами залегали густые тени, и казалось, будто невидимая рука накинула на них серую вуаль.

Мне повстречался старик, возвращавшийся с работы, и мы разговорились. Сначала он говорил только о недавнем соревновании рыбаков, в его рассказе то и дело всплывали корзины, полные «фор-рели». Но незаметно мне удалось свернуть разговор на Вальтера Скотта, и я нисколько не удивился, узнав, что за всю свою жизнь старик не прочитал ни одной из его книг. Но это вовсе не означало, что он не восхищался

своим знаменитым земляком! Как же могло быть иначе, они ведь оба выросли в Приграничье! Старик поведал мне историю о похоронах сэра Вальтера, когда здесь, на Бемерсайд, собралась длинная очередь экипажей. И все потому, что лошади Скотта, в этот день запряженные в катафалк, дошли до привычного места и остановились. Они терпеливо простояли полчаса — как делали на протяжении последних лет — и лишь потом тронулись дальше.

— Что там говорить… великий был человек! — вздохнул на прощание мой собеседник, не прочитавший ни строчки из Вальтера Скотта.

И мне подумалось, что, пожалуй, в этом нет ничего смешного. Возможно, именно так выражается народная любовь. Ведь для местных жителей Скотт был чем-то большим, нежели просто писателем. Да, он являлся признанным королем баллады. Но, помимо этого, в нем видели еще и великого человека, одного из вождей Приграничья. И именно так его воспринимали простые люди, не читавшие книжек, всю жизнь проработавшие косой и лопатой.

8

Разглядывая карту, я увидел, что неподалеку от Мелроуза протекает небольшой ручей с названием, которое меня сразу очаровало. Богл-Берн… Ну разве можно проехать мимо и не взглянуть на подобную достопримечательность?

Любой знаток местного фольклора скажет вам, что «богл» — это злой дух. И не надо его путать с нашим английским боуги, куда более мелкой нечистью. Последний появился не так давно, в эпоху наполеоновских войн, и изначально назывался вовсе не «боуги», а «бони». Слово это происходит от имени французского завоевателя Бонапарта, которым английские матери пугали непослушных детей: «Вот будешь баловаться, придет бони и заберет тебя!» На мой взгляд, «богл» куда страшнее «боуги». В самом этом слове есть нечто жуткое, кладбищенское… такое, от чего мурашки по коже бегут. Так и представляется пучеглазое страшилище, темной ночью выползающее из могилы. Повстречаться с таким — это вам не шутки!

Короче, я свернул с дороги и направился к означенному ручью. Богл-Берн обнаружился где-то на полпути между Мелроузом и Ньютаун-Сент-Бозуэлс. Он весело журчал, протекая по дну неглубокого оврага с заросшими густым подлеском склонами. Оставив машину на дороге, я стал спускаться к ручью, продираясь сквозь заросли папоротника и колючий кустарник. По-моему, местность идеально подходила для обитания всякого рода духов — по виду настоящая зачарованная лощина. Время от времени я терял ручей из вида, он прятался под сплетением зеленых ветвей. Но я продолжал идти, безошибочно ориентируясь на звук.

Неожиданно я вышел на маленькое поле, где трудился старик. Его красное обветренное лицо украшала челюсть, сильно смахивавшая на стальной капкан. Поздоровавшись, я завел беседу.

— А кто такой богл? — закинул я удочку.

— Призрак, вестимо, — откликнулся старик.

— И что ж, у этого ручья действительно есть свой призрак?

— О чем вы говорите, — отмахнулся он. — Все эти россказни о призраках — сплошная ерунда… бабьи выдумки.

Ну, меня так просто не проведешь! Я уже сталкивался с подобным, когда путешествовал по Корнуоллу и Сомерсетширу: в глубинке люди не любят пересказывать чужакам свои предания и легенды. Боятся, что их поднимут на смех. Помню, мне тогда пришлось немало потрудиться — и так обхаживал, и эдак, прежде чем завоевал доверие. Однако здешний старик, похоже, был крепким орешком — сто очков вперед сомерсетцам. Напрасно я пытался его разговорить. Он простодушно хлопал нахальными ярко-голубыми глазами (подозреваю, самыми голубыми и самыми нахальными во всем Приграничье) и продолжал отнекиваться. Почему Богл-Берн? Нет, ничего не помнит… вроде, что-то такое слышал, да позабыл. Да и какой смысл всякую чепуху запоминать?