Шоу для завистницы
Шрифт:
Я невольно присвистываю.
— Весело вы тут живете!
— А когда он сказал… показал им фигу, просто подстерегли у дома и куда-то увезли. И стали преследовать меня. А как я могу сообщить об этом Жене, если его жена берет трубку и, узнав, кто звонит, кладет ее? Я уже думаю, может, они разошлись? А вдруг с Женей что-то случилось?!
В ее голосе слышится рыдание.
— Объясните им это.
— Пыталась. Говорят, им некогда ждать, а если мы продадим эту квартиру и то, что в ней, то вполне сможем насобирать
— Странно, что они будто никого не боятся.
— Скорее всего так и есть. Что им могут сделать в случае чего? Уволить из конторы? Так они и сами не сегодня-завтра на пенсию уйдут. Значит, и увольнения не боятся, и, как следствие, должностного преступления. И потом, ведь никаких документов у нас нет, они никого не убили, по крайней мере пока… А деньги. И в этом случае у них есть отмазка. Я не удивлюсь, если они заставили Петра написать расписку, что он взял у них в долг.
— Сколько их, я имею в виду — претендентов на миллионы?
— Двое. Раньше они дружили втроем, а потом Петя как-то отошел от них.
Или не захотел делиться. Отчего-то заявление Марины Константиновны о том, что они могли бы получить деньги от сына, если бы не невестка, кажется мне притянутым за уши. Скорее всего Женя сам говорит жене:
— Меня нет дома!
Потому что догадывается, зачем ему могут звонить родители.
Возможен и такой вариант: в какой-то момент папа-Лавров потянул одеяло на себя и с какого-нибудь общего проекта забрал все денежки себе… Только кто мне сейчас в этом признается.
Да и не стану я разбираться, мне скоро домой ехать. Просто захотелось что-то сделать для семьи Лавровых такое, чтобы они по гроб жизни чувствовали себя мне обязанными. И пусть продолжали бы считать меня беспородной шавкой, недостойной их породистой фамилии, а все равно были бы обязаны!..
А я еще учу Найденова, как себя вести со всякого рода воображалами!
— Да, положение у вас не ахти… — задумчиво бормочу я, прислушиваясь.
И наконец слышу: за дверью раздается знакомый звук — так звучит режущий диск. В просторечии «фортуна» или «болгарка».
Сейчас те, за дверью, срежут петли и спокойно снимут дверь. Все-таки странно, что они ничего не боятся и средь бела дня собираются заняться самым настоящим разбоем.
— Знаете, Марина Константиновна, — говорю я бывшей свекрови, судорожно обхватившей себя за плечи и все время невольно бросающей взгляды в сторону двери, — у меня такое чувство, что вы не все мне рассказали. На самом деле вас тревожит что-то еще?
— Я думаю, — она стесняется сказать мне открыто, потом некоторое время подбирает нужное выражение, — что Женя может и не согласиться отдать чужому дяде то, что считает своим…
— Вот именно, — поддакиваю я, — нажитое непосильным трудом.
— Ты думаешь так же?.. Но он не может подобным образом с нами поступить! — почти кричит она,
Скорее всего деньги задолжал друзьям Лавров, а помощь хочет получить от единственного сына.
Вот так мы все считаем, будто человек — муж или сын — может подло вести себя с другими людьми, предавать их, бросать на произвол судьбы и делать еще бог знает какие гадости, а вот с нами ни за что так не поступит.
За что боролись, на то и напоролись, госпожа Лаврова! Не того ребеночка вы нашли в капусте…
— Вы им уже кое-что отдали? — спрашиваю я.
— Все, что у нас было. Из наличности. Говорят — мало.
— Сколько? — Я веду себя как следователь на допросе, но мне необходимо знать действительное положение вещей, раз уж я ввязалась в их разборки. А потом, отвечая на мои вопросы, Лаврова злится и не так испуганно смотрит на дверь, как вначале.
— Сто тысяч.
— Всего-то? — удивляюсь я. — Когда-то вы спокойно выложили столько же девчонке, посмевшей родить от вашего наследного принца.
— Но у нас и в самом деле больше нет. Женечка ведь не сразу вошел в то общество, где он смог встретить Хелен. Ему потребовалась довольно приличная сумма. Мы с отцом оставили себе на старость, тем более считали, что Женя отдаст нам долг, когда разбогатеет.
— А Женя вовсе не считал это долгом.
— Посмотрим, как ты выстроишь свои отношения с сыном. Мальчикам нужно много денег, чтобы утвердиться.
— Особенно если они сами не умеют их зарабатывать, — все не могу остановиться я.
— Хочешь сказать, что я плохая воспитательница?
— Хочу сказать, что вы из тех людей, которые легко разводят руками чужую беду и не могут дать ума своей.
— Ты мне грубишь.
— Почему бы и нет? — Я смотрю на ее лицо, на котором вовсе нет раздражения; она скорее констатирует это с некоторым удивлением, но потом вроде спохватывается:
— Кто из нас разводит чужую беду руками, неизвестно. Хотела бы я посмотреть, как бы ты себя вела в моем случае.
— Да уж не бегала бы и не кудахтала!
— Я думаю, тебе лучше уйти.
Лицо моей бывшей свекрови принимает отстраненное, высокомерное выражение. Я понимаю, что перегнула палку.
— Простите, я, конечно, не имею права говорить с вами в подобном тоне.
— Вот что мне странно, почему ты не боишься? — спрашивает она. — Ведь я тебе рассказала, что мое положение можно квалифицировать как крайне опасное. Я от страха даже спать не могу…
— Ну и чего хорошего? Во-первых, если уж на то пошло, я здесь не при делах. Вон в шкаф спрячусь, никто и не подумает меня искать. Если вы не скажете. А во-вторых, какая польза от страха? Помните классика: жил — дрожал, умирал — дрожал… Вы из-за этого постарели сразу лет на десять, а разве удалось решить проблему?