Схождение на да

Курская Дана

верней сказать, раздавленная клюква.

Зачем тружусь? По-прежнему темно.

Всё озарит единственная буква:

лихое «О».

Окружность знака станет роковой

(его границы – согнутое жало),

поскольку жребий, брошенный судьбой,

не изменить – во что бы то ни стало –

своей мольбой.

Рывок, рывок. Едва ль со стороны

заметен я, так тянущийся к цели.

«Сизифов труд! Поэты не нужны!» –

орёт душа.

Сомнения на деле

подтверждены?

Что делать?

Священный глас природы

не в силах пробудить уснувшей лиры звук.

Тимур Кибиров

Силюсь взяться за перо –

ни фига, блин!

Взгляд усталый на приро-

ду направлен.

Там заросший тиной пруд

(или ряской?),

в коем думы напрочь мрут.

Супервязкой

жижей вымазан мой мозг.

Кто бы вытер…

Дело в том, что я прирос к

граням литер.

Эй, бессмертный алфавит,

ты ли топишь

мысли? Хва! Башка болит,

ноет то бишь.

Раньше, помнится, творил

чаще многих,

ныне – полный дырбулщыл! –

я у ног их.

Скоро буду, тьфу-тьфу-тьфу,

тупо славить,

чтобы вновь родить строфу/

ы. Всегда ведь

людям, пишущим про власть,

деньги, моду

(список куц), живётся всласть.

К чёрту оды!

Только красные от слёз

я закрою –

чернышевсковский вопрос

предо мною.

***

Валяюсь вялым языком,

сказать не в силах ни о ком

и ни о чём – не в силах.

Другие хвалят, матерят

и пустозвонят. Я же, я

безмолвствую уныло.

Красуюсь мёртвым языком

на глиняной табличке – сонм

червеобразных закорючек.

Мои носители во мне

теперь, а были-то вовне.

Земля людей живучей.

Лежу тяжёлым языком,

без колокола, под песком,

и жду, когда отроют.

Однако если и найдут,

то как металлолом сдадут,

решат, что вторсырьё – я.

Сижу упрямым языком

под пытками. То кулаком,

то вдруг коленом с разворота –

удар, удар… «Тащи сюда

сапёрную лопату. Да,

отрубим пальцы идиоту!»

Четыре разных языка.

Я всеми ими

был, пока

не кончился творкризис.

Рад: вялость, мёртвость, тяжесть и

упрямство наконец прошли,

в столбцы переродились.

Назиданьице другу

Совершай променад почаще,

соверши променад по чаще,

где вода вдоль стволов бежит

снизу вверх, будто явь лишилась

гравитации; знай, магнит

в виде центра Земли терпимость

проявляет сугубо к тем,

кто безмозгл, статичен, нем…

Нагулявшись, присядь на грунт.

Одержимый судьбой секунд,

ты захочешь помчаться вон.

Время – деньги, которым здесь

делать нечего. Зря пленён

каждый третий призывом «Грезь

о наживе!»… Короче, Стёп,

протори-ка систему троп.

***

Вся моя одежда,

за исключением пары футболок и рубах,

купленных давно на родительские деньги, –

соткана из букв.

Моя шапка

равняется одной статье,

пуховик – шести статьям,

кофта – трём,

джинсы – четырём.

На джинсах, пожалуй, и остановлюсь.

Питаюсь я опять-таки ими,

буквами.

Всё, что ем –

если меня, конечно, не угощают, –

имеет приятный привкус типографской краски,

хотя мои тексты публикуются в интернете.

Был и неприятный момент –

я сломал зуб

об орешек в конфете

(это «ъ» попался).

Да, журналистика –

работа с сиюминутным, актуальным.

Сегодня материал читают и цитируют,

завтра он обязательно канет в информационную Лету.

Поэзия – работа с вечным,

однако за неё не платят,

во всяком случае, мне.

А ходить в обносках

и жить впроголодь –

как-то не хочется.

С детства

я мечтал зарабатывать умственным трудом,

потому что труда физического мне хватало:

приходишь после школы домой –

дров наколи,

воды натаскай.

Летом мы всегда что-нибудь строили.

Ну и за огородом нужно было ухаживать.

Благо скотину не держали –

а то когда бы я читал?

На здании библиотеки Томского госуниверситета

крупными литерами написано:

«МЫ – БУКВЫ, С НАМИ ТЕКСТ».

Мы – люди, с нами Бог,

но мы и буквы.

По последним подсчётам,

на Земле восемь миллиардов «Я».

У каждого «Я» – своё имя.