Шпаги и шестеренки (сборник)

Раткевич Элеонора Генриховна

«И куда ты побежишь? – осведомился внутренний голос. – Едва ли ты сумеешь спрятаться от полиции, если уже завтра Элиза Дулитл будет…»

– Во всех газетах Лондона, – проговорила Элоиза вслух, и опустилась на пол, закрыв лицо руками. – Лондона… Но не Оксфорда!

Мысленно прося прощение за дурной поступок, она вынула из верхнего ящика комода платок с их с Элизой накоплениями, спрятала за корсажем, приколола наспех матросскую шляпку из черной соломки и выбежала на лестницу, надеясь успеть скрыться, пока к собравшейся за углом толпе не присоединились полицейские.

Элоиза, девица весьма начитанная, пользовавшаяся известностью в мире богемы, приятельница крупных художников, нарядная,

изящная, очаровательная, была умнее, чем бывают обычно прима-балерины.

Оноре де Бальзак. «Кузен Понс» (Перевод И. Татариновой)

– Вы просто великолепны, мисс Элиза! Профессор, она делает просто поразительные успехи! Каких-то три месяца – и вы изъясняетесь как истинная леди! – Мистер Шоу в волнении прохаживался по небольшой гостиной Генри Суита.

– О, Джордж, не хвалите эту бестолковую девчонку. Вы слышали сегодня это ее гнусное «э» – словно кто-то наступил на лягушку. «Э», – не поднимая глаз от бумаг, повторил профессор, смакуя мерзостность произнесения, заметную ему одному. – «Э-э».

Суит сидел за столом, подписывая рождественские открытки. Он писал их во множестве к каждому празднику, используя свое фонетическое письмо, и Элоиза, с трудом получив на то одобрение своего сурового наставника, аккуратным летящим почерком добавляла к написанному подстрочник. Скрывать, что она обучена чтению и письму, получилось недолго. Уже через три недели профессор застал ее с анатомическим атласом в руках и выбранил за то, что читает всякую чушь вместо занятий по фонетике. Элоиза кротко согласилась выбросить «эту гадость», тем более что профессор, по счастью, забыл поинтересоваться, откуда, собственно, «гадость» взялась.

– Очини мне карандаш, неблагодарная.

Элоиза бросилась исполнять поручение под недовольным взглядом мистера Шоу.

– И все-таки, Генри, вы должны признать, что мисс Элиза сегодня была великолепна. Это вам не студенты, а почтенная публика. Ваши коллеги…

– Здешняя профессура дурачье. Ограниченные, непрофессиональные… Они отводят химии и математике больше времени, чем фонетике! Как можно научить человека думать, если он не способен внятно говорить?!

Суит в раздражении отбросил карандаш, очиненный Элоизой, и потребовал другой.

– А впрочем, постой, – одернул он себя под взглядом гостя. – Я написал тебе названия книг, что мне будут нужны сегодня. Забери их из библиотеки… – и, фыркнув на осторожные покашливания мистера Шоу, добавил сквозь зубы: – Пожалуйста.

Элоиза с книксеном приняла список и выскочила из комнаты. Но чуть помедлила у закрытой двери, не сумев отказать себе в маленькой слабости – послушать, как мистер Джордж отчитывает старика, настаивая, чтобы тот не обращался с Элоизой как с горничной и хоть изредка вспоминал о вежливости.

Она всегда с радостью сбегала с библиотеку. Нет, не потому, что ей не нравилось учиться фонетике. Напротив, Элоиза испытывала истинное удовольствие от музыки речи, ее полутонов и оттенков и искренне разделяла увлечение своего учителя. Но этого было мало, а множество оксфордских библиотек как волшебным ключиком открывались именем Генри Суита. Все знали, что профессор поселил у себя племянницу, которую, пользуясь властью старшего родственника, посылает с поручениями. Чтобы не вызывать вопросов, Элизе дали фамилию родственницы профессора, жившей затворницей в Дербишире, и она стала называться мисс Элоиза Лоуренс. Нрав Генри Суита был хорошо известен всюду, и, чтобы лишний раз не иметь проблем, все охотно соглашались общаться с племянницей вместо ее несносного зануды-дядюшки.

Поначалу Элоиза просто подавала список, не произнося ни слова и боясь выдать себя. Пары уроков с Суитом хватило, чтобы понять – человеку с хорошим слухом речь может рассказать о тебе слишком много. Больше, чем тебе хотелось бы поведать, а собеседнику – узнать.

Но

неделя за неделей речь Элоизы все больше нравилась Суиту (хоть он и бранился по-прежнему и передразнивал ее ежеминутно), и племянница профессора начала заговаривать с библиотекарями, расположив их к себе настолько, что появление в списке книг для фонетического гения справочников и монографий по предметам, которые он называл «гадостью», не вызывало лишних вопросов. А главное – оставалось тайной для самого Генри Суита.

Постепенно у Элоизы появились друзья. Добрый нрав и удивительная любознательность делали ее неотразимой в глазах оксфордских чудаков, а грозное имя невыносимого дядюшки ограждало от навязчивого внимания легкомысленных отпрысков знатных фамилий. Порой Элоиза допускала мысль, что кто-то из ее ближайшего окружения мог бы стать хорошим спутником на всю жизнь – не век же будет терпеть ее профессор. Едва Генри Суит решит, что эксперимент завершен, ей больше не будет места в Оксфорде. Увы, даже цветочница была бы на ее месте в лучшем положении – ей было бы куда возвращаться, пусть в канаву, пусть в грязь, но в знакомую и привычную среду. Даже путь вниз оказался для Элоизы заказан – смерть цветочницы Дулитл привлекла всеобщее внимание, и, хоть Элоиза и надеялась, что до университетского городка эти новости не докатятся, многие студенты и профессора обсуждали и смерть девушки, и то, что после нее убийства прекратились.

Элоиза знала причину. Она не могла придумать, отчего полиция решила скрыть факт смерти самого маньяка, но невольно печалилась, ведь мастер лишился последнего – казалось, верного – шанса попасть «во все газеты». В заметках лишь мельком упоминалось о том, что соседи девушки «слышали выстрелы», но все, словно сговорившись, молчали о том, в кого стреляли.

Пуля – последний подарок Элоизы Хансу Миллеру – словно вырвала частицу ее собственного сердца. Элоиза умерла в тот день вместе со своим хозяином и творцом, а осталась цветочница Элиза, для которой выйти замуж за какого-нибудь доброго и честного молодого ученого из Оксфорда, пусть и без особенных средств, было бы поистине счастливым стечением обстоятельств.

На эту роль вполне подходили двое. Мистер Элджернон Бейверли, один из студентов Суита – шалопай и болтун, но увлеченный фонетист, с удовольствием снабжавший Элоизу романами, за обсуждением которых они проводили множество часов, пока профессор был занят в лектории. Элджернон был беззлобным и восторженным, что импонировало Элоизе, привыкшей в своей короткой жизни к людям иного склада – раздражительным педантам, зацикленным на собственной персоне и науке. Бейверли единственный был посвящен в тайну Элизы Лоуренс и совершенно не тяготился тем, что его подруга раньше была цветочницей. Свободное от обучения время он тратил на благотворительность, организовывал обеды и концерты для бедняков, подбивая богатых шалопаев и сердобольных актрис выступать перед нищими, неся им свет английской культуры. Два или три раза Суит позволял и Элоизе поучаствовать в этих «сборищах». Играть на инструментах она не умела, но, имея безупречный слух, отточенный на занятиях с профессором, прелестно пела, стараясь не думать о том, что не понимает ни слова, на любом языке, если у кого-то из друзей находилась пластинка с записью, которую она могла бы прослушать и скопировать. Для пущей театральности Бейверли предложил сделать номер: Элоиза изображала механическую куклу, подражающую голосам разных людей. Порой зрители в зале принимались выкрикивать что-нибудь, и Элоиза, не смущаясь, повторяла фразы их голосами. Копировать кукольные движения она поначалу не хотела, но Бейверли был так убедителен, а невзыскательная публика так благосклонна, что Элоиза скоро вошла во вкус и стала выступать на концертах Элджернона без ведома наставника. Как-то она даже решилась продемонстрировать номер и своим покровителям: профессору Суиту и мистеру Шоу.