Шпана и первая любовь 1

Рунин Артур

Данила и Сергей шли по тропинке вдоль линии со стороны посадок. Филат рассказывал про домик, как они «гудели» целое лето. Поведал о том, как зарезали Жаворонка.

– Он проводил свою кобылу, Монро. И тут же возле первого подъезда его встретили. Восемнадцать ножевых ран. Как бедолага ещё до пятого этажа добежал?

– А кто зарезал? – Шпана сжимал и разжимал кулаки, готовый к мести, свёл к переносице брови.

– Неизвестно. Монро не видела, дома уже была. На улице никого. Даже отомстить некому.

– Ничего, кто-нибудь когда-нибудь ляпнет. Проболтается.

Вот увидишь. Вспомни, всегда так бывает. Что-то происходит, а со временем становится всем известно – кто, что, кого, за что.

– А-а. – Филат дёрнул рукой, показывая всем видом, что бесполезно. – Когда-а, кто-о, – произнёс он, тянув слова. – Никто не болтнёт. Не мудаки же подставляться, чтобы сидеть. Или, чего хуже, вышку получить. Не так часто узнают. И то, если менты хорошо поработают.

– Думаю, по пьяни могут. – Данила показал кулак с вытянутым мизинцем и большим пальцем, изображая бутылку.

– Далеко не все спьяну пробалтываются.

Друзья свернули на тропку, которая пролегала между густых кустов, и через пару десятков шагов подошли к домику.

Неподалёку от хатки валялись шесть отработавших свой срок разбитых аккумуляторов от большегрузных машин. Рядом – куча свинцовых решёток составлявших основу их внутренностей.

– Это что? – дёрнул подбородком Шпана.

– Кастеты делаем. Я поэтому пораньше зашёл, чтобы пока никого нет, никто не мешает, мы вылепим по кастетику.

Данила осмотрел домик. Вдоль правой и левой стен тянулись широкие скамьи, чтобы лежать или спать, упившись водкой. Возле третей стены – скамейка узкая. Небольшие окна сантиметров пятьдесят на пятьдесят – застеклены. Всё пространство хатки занимал самодельный стол. Литровая стеклянная банка полная окурков стояла на правом краю и была готова от малейшего толчка упасть. В стенах, сбитых из узких берёзовых досок, множество дыр от ножей: скорее всего, пацанва резвилась; наверняка ножи метали на спор.

Филат разжёг костёр. Почерневшая от огня продолговатая консервная банка с изогнутой крышкой и полуметровая палка, заменяющая ручку, валялись рядом. В банке застыли остатки свинца. Ямки в земле под кастеты остались от прошлых отливок.

Сергей достал из карманов брюк штук пятнадцать широких крышек от аптечных пузырьков. Неожиданно он раскашлялся и несколько минут не мог отойти от мучившего с пятого класса бронхита. Успокоившись, он примерил пальцы в двух земляных ямках, как будут располагаться, поставил внутрь по четыре крышки, вдавив в землю, чтобы не сдвинулись. Наломал и сложил возле ног кучку свинцовых решёток. По мере плавления, сидя на корточках, Филат подкладывал мелкие куски в банку, держа над огнём за палку. В зубах дымилась сигарета, на лице застыла лёгкая улыбка. Глаза, наполненные добротой, смотрели вглубь банки таким мечтательно-озорным взглядом, что казалось, они видят, как томится сердце любимой девчонки, отказавшей в дружбе.

Данила стоял в метре от костра, засунув руки в карманы брюк, и с интересом наблюдал за эмоциональным состоянием друга. Взгляд перешёл на большой палец правой кисти,

которой Филат держал палку. Длинный тёмно-розовый шрам проходил между указательным и большим пальцами, едва не доходил до запястья. Большой палец, отставленный в сторону, не работал. В майской драке с Шахтинскими, Сергей подставил ладонь защитив Шпану от удара ножом в живот. Лезвие распороло Филату сухожилия до костей. Данила содрогнулся.

– Готов шкет на войну. – Сергей выплюнул окурок и широко улыбнулся. – Хе, хе, чьей-то харе да в разнос. Хе, хе, хе. В натуре да по зубам в комендатуре. И ещё раз, блин, в натуре.

Расплавленную массу Филат осторожно влил в земляные ямки. Когда свинец остыл, друзья выковыряли творения из земли, выломали пластмассовые крышки. Дырки под пальцы подогнали круглым напильником с крупными насечками.

– Испробуем. – Сергей вставил в кастет пальцы, поджал губы, с видом, что будет бить злейшего ворога, размахнулся и со всей дури ударил в стену хатки. – Мля-я! – завопил не своим голосом Филат, вытащил пальцы из кастета, бросил свинцовое изделие на землю, начал мотать ладонью словно тряпкой. – Пальцы отбил! Мля-я! Долбанная свинчуха! Мля-я-я!

Сергей целую минуту тряс отбитой кистью. Опомнившись, рыча и воздевая к небесам проклятия, пнул кастет.

– На хрен такой парадокс.

Шпана улыбался над обиженной гримасой друга, рассмотрел внимательнее свой кастет, поразмышлял и положил в карман брюк.

– Ух, ё-к-л-м-н. Карман оттягивает. Тяжёлый. Как с ним ходить-то? Если только в куртке носить. Того гляди штаны до колен соскочат.

Недовольный Филат покосился глазами на говорившего друга, посмотрел на его перекошенные брюки из-за веса кастета.

– Бьёшь чужую морду, а получаешь сам. Сдались нам такие побрякушки. – Сергей с разочарованием поднял кастет с земли и зашвырнул в глубь посадки. Данила своё изделие оставил в кармане.

К одиннадцати часам подошли Танкист, Кекс, Рама, Шнур – ровесники Шпаны и Филата. Засев в хатке, они рьяно принялись обсуждать убийство Жаворонка, удивляясь, с какой жестокостью и ненавистью резали пацана. Ладно бы раз-два ножом пырнули, а то восемнадцать раз. И ещё, наверное, столько же раз промахнулись. Жалели, что не знают кому отомстить. После минутного молчания разговорились про девок. Вспоминали, как недавно здесь кутили, как тёлок имели, кто какую и сколько раз. Обсуждали, аж захлёбывались слюнями, гоготали, сочиняли, привирали. Шумное веселье слышали на железнодорожном переезде.

Данила рассказал, как провёл лето в Горьком, что с двоюродным братом за лето десять хат очистили: врёшь, меньше, – съехидничал внутренний голос. Друзья слушали с завистью и уважением.

Кекс, Рама, Шнур и Филат сели играть в карты – буркозла.

– А тёлки? Хоть одну за лето отдрючил? – Танкист осмотрел друзей в знак поддержки, зная, что Шпана сам себе на уме и на такой заданный ему вопрос может вспылить.

Данила рассказал «Горьковскую историю». Короче – нет.

– О-о-о, у-у-у, – посыпались голоса с ироническими тонами.