Шпана

Пазолини Пьер Паоло

— Как думаешь, сколько времени? — спросил Кудрявый.

— Часов восемь — начало девятого, — ответил Сырок.

Хотя, если прикинуть хорошенько, то и все десять.

— Поздно уже, — не унывая, заключил Кудрявый. — Надо ехать.

Они едва не сбросили на землю трех старух, поскандалили с почтальоном и, расталкивая народ локтями, наступая на мозоли, отвоевали себе место за кабиной водителя. Прислонились к ней и стали с интересом наблюдать за разыгрывающимися в автобусе сценками. Потом неожиданно встретили приятелей, и те очень им обрадовались.

— Ну, — сказал Сырок, снисходительно потирая

руки, — как делишки?

— Сам не видишь? — огрызнулся один в промасленной спецовке. — Горбатимся с утра до ночи.

— Оно и видно, — усмехнулся Сырок.

— Вот-вот, — невесело подхватил второй. — Придем домой, пожрем, завалимся дрыхнуть, а с утра опять на каторгу.

— Ясное дело, — понимающе кивал Сырок.

— А ты как? — спросил белобрысый Эрнестино, заметив оживленный блеск в глазах Сырка.

Сырок задумчиво поглядел на него, потом замедленным жестом опустил руку в карман и вновь с плохо скрытой ухмылкой уставился на Эрнестино и на других разинь.

Наконец, потомив хорошенько приятелей, он вытащил кошелек и с нежностью извлек из одного отделения несколько сотенных бумажек. И вдруг — хрясь-хрясь! — хлестнул Эрнестино этой пачкой по щекам. После чего с сознанием выполненного долга убрал свои сокровища в карман.

Эрнестино ничуть не обиделся, напротив, почел за честь исполнить роль статиста в представлении Сырка.

— Подумаешь! — ухмыльнулся он. — Всего — то четыре сотни!

— Ага, а сколько мы еще припрятали! — сообщил Сырок, мечтательно складывая губы.

Кудрявый помалкивал и глядел по сторонам со светским высокомерием: он эту компанию Сырка, который родился и вырос в Тибуртино, знал плохо.

С Эрнестино и неким Франко по прозвищу Макаронина Сырок дружил с младенчества, когда Тибуртино и Пьетралата еще стояли среди полей, а новые участки и Форте только застраивались. Время от времени (им тогда еще восьми не было) они убегали вместе из дому и пропадали неделями, голодая или питаясь украденными у сельских торговцев луковицами, подгнившими персиками, шкварками, вытащенными из сумки какой-нибудь домохозяйки. Убегали просто так, за ради развлечения. В казармах берсальеров выпрашивали курево, ночевали прямо у подножия горы под навесом, где хранились арбузы.

Хорошее настроение и благодарность судьбе за лежавшие в кармане деньги настроили Сырка на романтический лад.

— Слушай, Эрнесто, — вкрадчиво проговорил он, — а помнишь тот раз на бахче?..

— Ну как же! — без особого энтузиазма отозвался Эрнестино: отсутствие денег не располагало к воспоминаниям.

— Эй, Кудрявый, слышь-ка, — Сырок потянул друга за рукав. — Ты помнишь, Эрнести, какой колотун был тогда ночью в Баньи-де — Тиволи, когда мы спали на арбузах заместо подушек?

Эрнестино засмеялся.

— Тот хозяин бахчи, — объяснил Сырок Кудрявому, — держал свинью в Баньи-де-Тиволи, в сарае, прямо средь поля… А раз мы хорошо его бахчу охраняли, так он, черт его дери, и к свинье нас решил приставить. А там у него еще и кролик был. Вот однажды вечером приходит к нам мать того бахчевода: “Ступайте, — говорит, — в Баньи-де-Тиволи, купите хлеба полкило”. Два километра туда и обратно — шутка ли! А уж темно было… Так вот, покуда мы ходили, эта бабка зарезала кролика и сожрала. А косточки в ямку

закопала да насрала сверху, паразитка! Возвращаемся, значит, мы, идем кролика проведать, а кролика-то и нету! После приходит арбузник, самый главный. “Где, — спрашивает, — кролик?” Ну мы с Эрнестино и отвечаем: дескать, за хлебом ходили, а как вернулись, кролик-то и сгинул. “Ах вы, такие-сякие, надо было кому-нибудь одному пойти!” “Боялись, — говорим, — в темноте ходить, вот и пошли двое”. Тогда он вынимает из кармана полсотни и говорит: “Вы уволены, чтоб духу вашего тут больше не было, не то в тюрьму упрячу!” А нам хоть бы хны, — захлебываясь, продолжал Сырок. — Вернулись в Пьетралату и побились на кулаках с другими ребятами, чтоб взяли нас работать в цирк… Помнишь, Эрнесто?.. С тиграми, со львами! Но в тот раз Ласточка сбежала — это лошадь из Мареммы. Мы ее всю ночь искали, все поля обегали и нашли-таки! Купалась, сволочь, в Аньене!

Кудрявый слушал затаив дыхание, ему очень нравились байки Сырка и его старых друзей. Другие тоже кивали, поддакивали, смеялись. Инстинкты закоренелой шпаны расцветали у них в душах. Один парень — не из Тибуртино, а из Пьетралаты — черномазый, с чернущей шевелюрой и такой верзила, что остальные едва доходили ему до подмышек, стоял, опершись на поручень, и слушал отстраненно, сосредоточенно, с мечтательным выражением лица. Его звали Америго. Кудрявый знал его только с виду.

Автобус, подпрыгивал на булыжнике, перетряхивая плотно сбитую массу добрых христиан; в салоне иголке негде упасть. А компания из Тибуртино веселилась вовсю.

— Глянь, какой лохмач к нам заявился, — заметил Эрнестино, переводя разговор в другое русло и поглядывая на шевелюру Кудрявого.

— А ты что, не знаешь? — Сырок расплылся.

— Ведь он, чтоб эти кудри завить, негром заделался.

Пока остальные смеялись, Америго, не двигаясь с места, ткнул Сырка в бок и сказал тихим глуховатым голосом:

— Эй, ты, как уж звать-то тебя? Слышь, чего скажу!..

4. Шпана

Америго был пьян.

— Сойдем тут, в Форте, — сказал Сырок, почтительно слушавший его. — А это дружок мой, — добавил он, только бы что-нибудь сказать.

Америго тяжело поднял будто налитую свинцом руку и указал на Кудрявого. Ворот его куртки был поднят, лицо под грязными космами позеленело, взгляд карих глаз казался застывшим. Крепко, как завзятому собутыльнику, он пожал Кудрявому руку, но тут же позабыл о нем и повернулся к Сырку.

— Т-ты понял?

На вид он был парень тихий, но Сырок хорошо знал, что с ним шутить не надо: он видел, как однажды у “Фарфарелли” Америго одной рукой поднял шесть связанных стульев, а в Пьетралате не один и не двое по его вине в больнице повалялись.

— А чего такое? — спросил Сырок, стараясь держаться запанибрата.

— Потолкуем, — ответил Америго, поддергивая ворот.

Автобус остановился в Форте-ди-Пьетралата. Из окон еще открытого бара падали косые отблески на вздутый асфальт. Америго, как заправский гимнаст, не вынимая рук из карманов, спружинил на ногах и соскочил с подножки.

— Пошли, — бросил он Сырку и Кудрявому.

И те, не подозревая, какой оборот примет дело, покорно сунули голову в петлю.