Шпана
Шрифт:
Ему вдруг стало жаль стрижа, у которого верзила отобрал мяч, захотелось как-то его подбодрить. Плут вскочил и грозно надвинулся на обидчика. Тот сразу поутих. Вместе с малышом они разыграли мяч и в мгновение ока послали его в ворота. Плут издал торжествующий клич. А малыш поставил на землю бутылку и начал восторженно приплясывать вокруг нее. Потом уселся на пятки, широко расставив колени, и выдал победный залп.
— Верно, сопляк, наша победа, — покровительственно кивнул ему Плут.
Второй игрок сердито насупился.
— А ты, —
Мимо них, направляясь к многоэтажкам и трущобам Аква-Булликанте, с визгом пронесся черный катафалк.
— Прощай, красавица моя! — напутствовал Плут машину и тут же вспомнил про Кудрявого: ведь он вроде тоже на похороны собирался.
С утра Плут сбежал из дому из страха перед старшим братом, причем страх был небезоснователен, ведь он такую свинью ему подложил, что на его месте и сам кому угодно наплевал бы в рожу. Хотя, если взглянуть в плане морали… Да-да, именно морали!.. Ну вот еще, им с братом только и дела до морали! И что ему (Плуту, то есть) стукнуло в башку в тот вечер?.. А то и стукнуло, что навешали ему тумаков, сперва в предвариловке, а после в камере. Причем не в Порта-Портезе, а в Реджина-Чели, потому что не гляди, что он с виду сопляк, а восемнадцать уже стукнуло.
Почесав в затылке, Плут задумчиво изрек:
— Только нам и дела до морали!
И был прав, потому что первые слова, которые он услыхал в камере из уст одного хмыря, похожего на воскресшего из мертвых Лазаря, были:
— Скажи, пожалуйста, знатная жопа!
На его счастье, старший брат, Плут номер один, считался в Реджина-Чели самым авторитетным вором римских предместий, и доля уважения к брату перепала и Плуту номер два, несмотря на “знатную жопу”. Через неделю-другую его выпустили условно, и он вернулся на Торпиньятгару. Мать встретила его словами:
— Знаешь, милый мой, кто не работает, тот не ест!
— Дай же передохнуть хоть чуток! — взмолился он. — Я ведь прямо из тюряги!
И в тот же вечер пошел кутить с друзьями в бар “На зеленом ковре”, потом в “Булатный нож”, где собирались все подонки Маранеллы и недоростки, которые только начали посещать бильярдные и прочие злачные места. Плут над ними посмеивался и важничал: еще бы, ведь он уже побывал в Реджина-Чели, это вам не шутка. Они нахлестались вина и, вдрызг пьяные, разошлись по домам.
Плут со старшим братом спали в каморке без окон — один на старой скрипучей кровати, другой на кушетке. Около полуночи Плут, который во хмелю никак не мог заснуть, сбросил старые штопаные простыни и начал распевать что было мочи. Брат спал как убитый, разинув рот и заткнув простыню между ног, но вдруг перевернулся на живот и простыни под себя сграбастал. А Плут все драл глотку.
— А?! Ты чего?! — встрепенулся старший.
— Да пошел ты! — бесшабашно отозвался Плут.
Брат наконец расчухал, в чем дело, встал и дал ему такого пинка, что он к стенке отлетел. После чего опять завалился
Наутро Плут, выйдя на улицу, первым делом увидал брата: тот поджидал его, сидя на мопеде.
— Садись.
Плут без звука повиновался, и брат, ловко лавируя среди утренней толчеи в Маранелле, пробрался переулками, примыкавшими к Торпиньятгаре (прямо по ней в этот час не проедешь — рынок работает); на семидесяти в час рванул к Мандрионе и быстро достиг Аква-Санты. Не слезая и не сбавляя скорости, свернул в четвертый закоулок, и, когда они очутились среди пустырей и трущоб, вырубил мотор, спрыгнул и велел Плуту:
— Защищайся!
Полчаса они мутузили друг друга, в конце концов Плут, обессилев, запросил пощады.
Кудрявый и Альдуччо тащились пешком от самой Пьетралаты и уже ног под собой не чуяли — ползли на полусогнутых, как нищие, но фасон, однако, держали. Наверно, они прошагали уже километра четыре от виа Боккалеоне, мимо Пренестины, до Аква-Булликанте, через загаженный пустырь и квартал полуразвалившихся лачуг, мимо громадной фабрики с проржавевшими трубами. Но это еще что! Им предстояло пройти всю Казилину. Плут, свежий, как роза, после того как сделал внушение опоздавшим, за что был обозван сволочью и сучонком, выступал впереди бодрым шагом, а приятели ковыляли следом, едва не подыхая от усталости.
Выбранный Плутом маршрут на виа Амба — Арадам был им не знаком. То еще местечко! Улица, поднимаясь уступами, пересекает бульвар Сан-Джованни и тянется дальше, меж чахлых деревьев и пришедших в упадок вилл. На одном уступе громоздились низкие строения, крытые ржавым, посверкивающим в последних отблесках солнца железом. Было тихо, но из открытых окон то и дело доносились голоса рабочих. Трое ребят гуськом прошествовали мимо них, — один для отвода глаз напевал, другой насвистывал, — и лишь отойдя подальше и укрывшись среди развалин, шепотом обменялись впечатлениями.
— Чтоб я сдох! — восхитился Кудрявый. — Добра-то сколько!
— А я тебе что говорил? — торжествовал Плут.
— Но уж больно светло, — скептически заметил Кудрявый, чтобы сбить с приятеля спесь. — И потом, без тележки тут не управиться.
— Да где ее взять, тележку?
— Может, сгоняем в Маранеллу, займем у ремо-старьевщика? — предложил Альдуччо и сразу скис, поняв свою оплошность.
Плут, презрительно скривил губы, поглядел на него и даже ответом не удостоил. Но, помолчав немного, все-таки не утерпел — взорвался:
— Придурок! А может, на луну слетаем? Второй раз тащиться до Маранеллы и обратно — ты в уме?
— Сам придурок! Я тебе предлагал пешком тащиться? — огрызнулся Альдуччо.
— А на чем? — заинтересовался Плут.
Кудрявый тоже навострил уши.
— Деньжат надо где-нибудь раздобыть, — продолжил свою мысль Альдуччо.
— Ну, голова! — разочарованно протянул Плут.
— Айда! — Альдуччо решительно двинулся к Сан-Джованни и даже не обернулся ни разу.