Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

Макинтайр Бен

Пределы хрущевского реформаторства были жестко продемонстрированы в 1956 году, когда советские танки въехали в Венгрию, чтобы подавить восстание против местного просоветского режима, вспыхнувшее по всей стране. Несмотря на тотальную советскую цензуру и пропаганду, новости о крахе мятежа просачивались в СССР. «Все тепло куда-то сдуло, – вспоминал потом Олег тогдашнее закручивание гаек. – Опять пришла стужа».

Московский государственный институт международных отношений был самым престижным в СССР высшим учебным заведением – Генри Киссинджер называл его «русским Гарвардом» [3] . Подчинявшийся Министерству иностранных дел институт был масштабным учебным полигоном для будущих дипломатов, ученых, экономистов, политиков – и шпионов. Гордиевский изучал историю, географию, экономику и международные отношения, причем все это – сквозь искажающую призму коммунистической идеологии. Обучение в институте велось на пятидесяти шести языках – такого не было больше ни в одном университете мира.

Владение языками прокладывало верную дорогу в КГБ и сулило зарубежные поездки, которые так манили Олега. Уже хорошо зная немецкий язык, он записался на английский, но группы оказались переполнены. «Учи шведский, – посоветовал ему старший брат, уже служивший в КГБ. – Это ключ от всей Скандинавии». Гордиевский внял его совету.

3

русским Гарвардом: цитируется в: Encyclopedia of Contemporary Russian Culture / Ed. by T. Smorodinskaya, K. Evans-Romaine and H. Goscilo. Abingdon, 2007.

В институтской библиотеке имелись некоторые иностранные газеты и журналы, которые, пускай и проходили жесткую цензуру, все же позволяли хоть мельком ознакомиться с происходящим в мире. Их-то Гордиевский и начал читать, стараясь делать это незаметно, потому что проявление чрезмерного интереса к Западу само по себе давало повод для подозрений. По ночам он иногда тайком слушал зарубежное вещание BBC или «Голос Америки», силясь что-то разобрать за радиопомехами (глушилки были одной из форм советской цензуры), и пытался напасть на «первые слабые следы правды».

Как это свойственно всем людям, в позднейшие годы Гордиевский смотрел на собственное прошлое сквозь призму обретенного опыта, и потому ему представлялось, будто он всегда втайне вынашивал семена неповиновения, будто его судьба была изначально заложена в его характере. Это было не так. В студенческие годы он был убежденным коммунистом и мечтал, по примеру отца и брата, служить Советскому государству в КГБ. Венгерское восстание сильно подействовало на его юношеское воображение, но революционером он от этого не сделался. «Я оставался внутри системы, но разочарование во мне росло». В этом он мало чем отличался от множества тогдашних студентов.

В 19 лет Гордиевский занялся бегом по пересеченной местности. Что-то в этом одиночном виде спорта притягивало его – особый ритм длительных физических усилий, возможность посоревноваться с самим собой вдали от чужих взглядов, испытать пределы собственной выносливости. Олег бывал и общительным, нравился девушкам и сам умел флиртовать. Он был хорош собой: открытое лицо с довольно мягкими чертами, зачесанные назад волосы. В минуты покоя выражение его лица приобретало суровость, но когда в глазах загорался мрачный юмор, все лицо вдруг оживало. с друзьями Олег держался вполне по-компанейски, и все же чувствовалась в нем какая-то скрытность. Он не был одиночкой или нелюдимом, но любил побыть в одиночестве. Он редко обнаруживал свои чувства. Одержимый тягой к самосовершенствованию, Олег считал, что бег по пересеченной местности помогает «вырабатывать характер». И бегал часами по московским улицам и паркам – наедине со своими мыслями.

Среди немногих студентов, с которыми он по-настоящему сблизился, был Станислав Каплан, его товарищ по бегу из институтской легкоатлетической команды. Станда Каплан был чехом и уже успел поучиться в Карловом университете в Праге. В МГИМО он приехал в составе группы из нескольких сотен одаренных студентов из социалистического лагеря. Спустя много лет Гордиевский писал про Каплана, что, как и у других молодых людей из стран, лишь недавно впряженных в коммунистическое ярмо, «личность в нем не была задавлена». Станислав был на год старше Олега и учился на военного переводчика. Юношей сблизила общность многих склонностей и идей. «Он свободно мыслил и весьма скептически относился к коммунизму», – писал Гордиевский, которого в те годы способность Каплана открыто высказывать свои мнения и восхищала, и немного настораживала. Станда, смуглый красавец, притягивал женщин, как магнит. Они с Олегом крепко подружились, вместе бегали, вместе ухаживали за девушками и вместе ходили в чешский ресторан недалеко от Парка имени Горького.

Не менее важное влияние оказывал на Олега его обожаемый старший брат Василий, который в ту пору готовился стать нелегалом и примкнуть к огромной рассредоточенной армии негласных агентов нелегальной разведки, каких Советский Союз внедрял по всему миру.

КГБ держал в других странах шпионов двух видов. Первые работали под официальным прикрытием – сотрудниками советских дипломатических или консульских учреждений, культурными или военными атташе, аккредитованными журналистами или торговыми представителями. Дипломатическое прикрытие означало, что этих «легальных» разведчиков нельзя было преследовать за шпионаж, если вдруг их деятельность обнаруживалась. Такого человека можно было только объявить персоной нон грата и выслать из страны. Нелегал же не имел никакого официального статуса, обычно он въезжал в ту страну, куда его заслали, под подложным именем с фальшивыми документами – а затем просто сливался с местной средой. (На Западе для засекреченных оперативников существует аббревиатура NOC, расшифровывающаяся как non-official cover,

«без официального прикрытия».) КГБ внедрял нелегалов по всему миру, где они притворялись самыми обыкновенными гражданами, залегали на дно и втихаря вели подрывную деятельность. Как и легальные разведчики, они собирали информацию, вербовали агентов и занимались различными видами шпионажа. Иногда им отводилась роль «спящих» разведчиков – то есть они подолгу сидели без дела, ожидая момента, когда их задействуют. К ним относилась и потенциальная «пятая колонна», готовая вступить в бой, если вдруг разразится война между Востоком и Западом. Нелегалы находились вне поля действия официального радара и потому не получали такого финансирования, которое оставляло бы заметные следы, и ни с кем не общались по надежным дипломатическим каналам. Зато, в отличие от шпионов, аккредитованных при посольствах, они не оставляли таких следов, по которым их могла бы выследить контрразведка противника. При каждом советском посольстве КГБ имел свою постоянную резидентуру, то есть ряд сотрудников КГБ облекался различными официальными личинами, и все они подчинялись резиденту (начальнику резидентуры, как выражались в МИ-6, или руководителю, как предпочитали говорить в ЦРУ). Одна из задач, стоявших перед западной контрразведкой, заключалась в том, чтобы выяснить: кто из советских чиновников – настоящий дипломат, а кто – тайный шпион. Выявлять нелегалов было гораздо труднее.

Первое главное управление (ПГУ) было подразделением КГБ, отвечавшим за внешнюю разведку. Внутри него имелось Управление «С» (от слова «специальное»), занимавшееся подготовкой, отправкой и курированием нелегалов. Василий Гордиевский официально поступил в Управление «С» в i960 году.

У КГБ имелся свой отдел в МГИМО, и двое его сотрудников постоянно высматривали среди студентов подходящие кандидатуры для вербовки. В разговоре со своим начальством в Управлении «С» Василий упомянул однажды, что его младшего брата, очень способного к языкам, тоже может заинтересовать подобная работа.

В начале 1961 года Олега Гордиевского пригласили для разговора, а затем перенаправили в здание неподалеку от штаба КГБ на площади Дзержинского [4] . Там с ним вежливо побеседовала по-немецки женщина средних лет. Она похвалила его за хорошее владение языком. с того дня он и влился в ряды системы. Гордиевский не пытался пробиться в КГБ – это не такой клуб, куда подают заявки на вступление. Этот клуб сам выбирал своих членов.

Ближе к окончанию учебы в институте Гордиевского отправили в Восточный Берлин на полугодовую стажировку в качестве переводчика при советском посольстве. Уже одна мысль о предстоящей первой поездке за рубеж завораживала Олега, а когда его вызвали в Управление «С» для инструктажа по Восточной Германии, его буквально заколотило от возбуждения. Германская Демократическая Республика, во главе которой стояли коммунисты, была сателлитом СССР, но это отнюдь не избавляло ее от пристального внимания КГБ. Василий уже жил там нелегалом. Олег легко согласился встретиться с братом и выполнить несколько «маленьких поручений» для своего нового, пока неофициального работодателя. Гордиевский прибыл в Восточный Берлин 12 августа 1961 года и поехал в студенческое общежитие, находившееся внутри кагэбэшной зоны в Карлсхорсте, на берлинской окраине.

4

Лубянская площадь с 1926 по 1990 год. (Здесь и далее – прим. пер.)

В предыдущие месяцы поток жителей Восточной Германии, бежавших на Запад через Западный Берлин, обрел характер стихийного бедствия. К 1961 году массовый исход немцев из страны, где утвердился коммунистический режим, достиг пика: количество беглецов насчитывало 3,5 миллиона, что составляло приблизительно 20 процентов от всего населения ГДР.

Проснувшись на следующее утро, Гордиевский обнаружил, что Восточный Берлин наводнен бульдозерами. Правительство ГДР по наущению Москвы перешло к радикальным мерам, чтобы перекрыть поток беглецов: началось возведение Берлинской стены – физического барьера, призванного отрезать Западный Берлин от Восточного и от остальной Восточной Германии. «Антифашистская защитная стена» (как она называлась официально) была в действительности внешней тюремной границей, и власти Восточной Германии строили ее для того, чтобы удерживать внутри собственных граждан. Берлинская стена – эти 240 километров бетона и проводов с бункерами, противотранспортными рвами и ограждениями из проволочной сетки – явилась материальным воплощением «железного занавеса» и стала одним из самых отвратительных сооружений, когда-либо возводившихся руками человека.

Гордиевский, застыв от ужаса, наблюдал за тем, как восточногерманские рабочие разрушали проезжую часть улиц, примыкавших к границе, а солдаты разворачивали мотки колючей проволоки – километры проволоки. Кое-кто из восточных немцев, видя, как единственный путь к побегу быстро перекрывается, совершал отчаянные попытки вырваться на свободу – смельчаки лезли на баррикады и пытались переплыть каналы, которые кое-где служили границей. Военные, выставленные вдоль границы, получили приказ стрелять по каждому, кто попытается бежать с востока на запад. На двадцатидвухлетнего Гордиевского новая стена произвела неизгладимое впечатление: «Один только физический барьер, охраняемый вооруженными пограничниками на дозорных вышках, мог удержать восточных немцев в их социалистическом раю и не дать им сбежать на Запад».