«Шпионы Ватикана…»(О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел)
Шрифт:
— Но у меня нет грехов.
— Не верю.
— Ну, один грех есть — матерюсь.
— Вот видите! А это большой грех, признак невоспитанности. Надо исправляться.
— Ладно, перейдем к сути, у нас много дел на сегодня. Итак, Леони, мы отправляем тебя снова в общую зону, но с условием: ты не будешь больше заниматься пропагандой среди заключенных. Больше никаких крещений, ни исповедей, ни проповедей, никаких таких дел.
— Что касается таких дел, — сказал я, — то мне нужно слушаться не вас, а Иисуса Христа.
— Хватит об Иисусе Христе, он никогда не существовал.
— Никогда не существовал? Но мы живем в 1951 году от Рождества
— Ну, это условности. Папа Григорий приказал считать так, вот все так и считают.
— История — не самая сильная ваша сторона, гражданин начальник. Вы путаете реформу календаря, проведенную Папой Григорием XIII, с современным летоисчислением, которое было введено в VI веке. А все цивилизованные народы приняли его, настолько исторически важно было пришествие в мир Христа.
— Брось эти глупости, — сказал начальник, — возвращайся в лагерь и постарайся работать честно.
— И смотри, еще раз увидим, что ты занимаешься религиозной пропагандой, — уточнил опер, — накажем еще строже. Попробуешь смирительную рубашку.
— Делайте как хотите, но я не откажусь от своего долга.
— Твой долг — работа, — заявил начальник. — Иди отсюда.
Я стал дневальным в нескольких бараках, а потом попал на работу во вторую кипятильню.
Другие горести
Я работал в кипятильне около месяца, когда на работу ко мне наведался молодой опер, с которым мы познакомились во время той перепалки. «О-о, ты здесь? — сказал он, входя, потом продолжил с сарказмом. — Ты знаешь, как устроиться на теплое местечко». Я ответил ему язвительно: «Не я устроился, меня устроили».
— Кто?
— Мой прямой начальник.
— Ты должен работать в шахте, ведь так?
— Не знаю, — сказал я сухо и, чтобы успокоиться, стал кочергой ворошить уголь в печке.
Опер тут же вышел. В то время у меня отобрали при личном обыске алюминиевую чашу и жестяной дискос [110] , а потом и вовсе выгнали из бойлерной. Это была последняя «ласка» чекистов в 1951 году. В следующем году меня постоянно преследовали: надзиратель тридцать второго барака, в котором я жил, а потом и начальник по труду.
Первым был младший сержант Калинин, он с самого начала стал показывать особую ненависть ко мне, видимо, кто-то донес ему о моей религиозной деятельности. Однажды, вернувшись с работы, я увидел полный беспорядок на своем месте; сначала я подумал, что был общий обыск, но мне сказали, что сержант вошел в барак, глянул туда-сюда, подошел именно к моим нарам и перевернул доски. Он нашел кое-какие записи и среди них маленький самодельный служебник, который я сделал в будке два года назад, — все это пропало.
110
Впоследствии один венгр выточил мне чашу и дискос, и я увез их в Италию.
В тот же вечер после поверки он приказал мне следовать за ним к начальству, добавив: «Узнаешь, как заниматься пропагандой в бараке». По дороге я успел проглотить Святые Дары, которые носил на себе. В конторе младший сержант приказал мне написать заявление: как я вел религиозную пропаганду среди заключенных и намерен ли вести впредь. Я без колебаний написал, что исполнял долг священника и исполнять буду. Тогда он повел меня в ШИЗО, видно, рассчитывая угодить начальникам,
Младший сержант Калинин, однако, донимал и донимал меня. Однажды летом, около девяти вечера, когда в бараках почти никого не было, я вышел в скверик и, сев на скамейку, стал про себя читать молитвы. Посреди скверика, под небольшим навесом, обсуждала свои дела группа пятидесятников, неподалеку зеки играли в футбол, и до меня доносились крики игроков и болельщиков. Казалось бы, я имел полное право сидеть на скамейке и молиться, тем не менее Калинин подошел и спросил, чем я занят. Отвечаю: «Молюсь». — «Под открытым небом?» Отвечаю: «А что? Бог повсюду. И чем плохо молиться под сводом, который Он Сам сотворил!» Тут Калинин в крик: «Вон отсюда со своим Богом! А ну, пошел в барак!» Я заметил, что еще нет десяти часов, отбоя не было. Он продолжал орать. «Видно, для меня особый закон», — сказал я и пошел восвояси. Пятидесятники тоже разошлись, наверное, как и я, подумали, что от молитвы одинокого католика дьяволу хуже, чем от всех их словес о Библии.
Помощником по труду в пятьдесят втором и позднее был некто Заводской, известный изверг: у него на совести гибель многих заключенных, которых он, несмотря на категорию «инвалидность», слал на общие работы. С этим самодуром я познакомился, работая на стройке при Геологоразведочном управлении. Появившись на стройке, он вызвал меня в контору начальника строительства, тоже кровопийцы (о нем я рассказал), и начал: «Ваша фамилия? Национальность? Профессия на воле?» Услышав — «священник», строго спросил: «Остаетесь священником в лагере?»
— Стараюсь.
— А вам неизвестно, что в лагере это запрещено?
— Мне известно одно: я был и останусь священником, пока жив.
— В таком случае с завтрашнего дня вы в бригаде Ефимова, на земляных работах на железной дороге, там норму выполняют на сто двадцать процентов. Восемь часов подолбаете киркой мерзлый грунт и камни, посмотрим, что запоете.
— Посмотрим. Я и там постараюсь не забыть своего долга.
На следующий день меня приписали к штрафной бригаде, недавно созданной для нарушителей дисциплины. Я оставался в ней четыре месяца: от ноябрьских праздников до упразднения бригады в начале марта 1953 года. Однако штрафная бригада оказалась не суровее перевалки, где было так же тяжело, особенно на земляных работах, о чем я рассказывал [111] . Штрафная почти не отличалась от десяти обычных бригад, занятых на тех же работах.
111
В главе XXI. — Прим. сост.
Господь сильно облегчил мне тяготы, дважды послав болезни (везение, о котором особенно мечталось зимой). В первый раз я пробыл в санчасти около двух недель под Рождество, во второй, с желтухой, — дней сорок в январе-феврале 1953 года. Чекисты и впоследствии оказывали мне особое предпочтение, но об этом — в следующих главах.
Глава XXVII. Люди-номера
Любопытные типы и происшествия