Шрам
Шрифт:
– Можно выходить? – спросила Лилит с нетерпением.
Я привел наш маленький бронированный танк в боевое положение, установил сигнал тревоги на моментальное оповещение при обнаружении легионера в радиусе пяти километров, и сделал вообще все то, что мог, для обеспечения нашей максимальной безопасности.
– Да, теперь можно выходить, – сообщил я и открыл боковую дверь.
Прохладный вечерний ветер заставлял поежиться, но ощущение было приятное. На небе полыхал оранжево-красный закат. Диск солнца лишь на четверть выглядывал из-за горизонта. С востока надвигалась черная пелена ночи, и свет заметно проигрывал ей. Филин, ощетинившись к небу бессчетным количеством игловидных антенн, лежал ровно между этим противостоянием прямо перед нами. Огромный, металлический город, окруженный стеной, он казался
– Он выглядит таким одиноким, – сказала Лилит, глядя на наш родной город. – Словно кто-то бросил его здесь. Серая клякса, неуместная и ненужная.
– Он оберегает нас, – возразил я, защищая честь Филин, однако, в общем впечатлении был с ней согласен.
– Да, конечно. И спасибо ему за это. Но... – она замолчала, и я понял все, что не было сказано. Я был согласен с этими непроизнесенными словами.
Отсюда, снаружи, было отчетливо видно насколько этот город чужд общему пейзажу. Становилось ясно, что он лишь временная мера безопасности. Но придет время, легионеры исчезнут, а люди останутся. Мы вновь расселимся по планете, и надобность в надежных стенах Филина отпадет. Казалось, что город, обладая неким мистическим самосознанием, понимает свою учесть и принимает ее. И мне становилось жалко это уродливое, металлическое существо, без возражений выполняющее возложенный на него долг.
Расстелив покрывало на земле, мы с Лилит расположились на нем, сев спиной к машине и лицом к городу, и молча смотрели, как тьма наступающей ночи пожирает остатки дневного света. Мы молчали не потому, что нам не о чем было поговорить, а потому, что в ту минуту не нужны были слова. Мне кажется, что думали мы тогда об одном и том же, заворожено глядя на то, как Филин зажигает свои ночные факелы. Стена покрылась вереницей ярких огней прожекторов, словно искрящаяся драгоценными камнями корона опустилась на город. А в центре засияла башня – единственное строение, возвышающееся над стеной – она устремила в небо лучи своих прожекторов. Видно было, как свет частично рассеивается по куполу, делая его видимым, слегка мерцающие ореолом, нимбом, нависшим на Филином.
Звездное покрывало накрыло небо у нас над головой. Солнечный свет угас, и осталось лишь слабое свечение, растянувшееся по кромке горизонта на западе. Заметно похолодало, но нас согревал слабоалкогольный горячий напиток, привезенный из города в большом походном термосе.
– Это сказочно красиво, – сказала Лилит заворожено. – Он похож на одну из этих маленьких звезд, – она взмахнула рукой в сторону неба.
– Значит, теперь он уже не кажется тебе таким скучным?
– Похоже, что все зависит от стороны, с которой ты смотришь. И, наверное, я уже никогда не смогу воспринимать его так, как прежде. Спасибо тебе, Клайд, что показал мне все это.
– Ну, сегодня моя очередь дарить тебе приятный вечер.
– Без сомнения, это самый прекрасный и романтический вечер в моей жизни.
Снова молчание. Мне хотелось сказать что-то, но я не находил нужных слов. Те минуты словно были наполнены неким волшебством, пронизывающим меня, Лилит и город; волшебством, связывающим нас в единое целое, уберегающим от всех кошмаров, обитающих во тьме. Но в то же время эта магия казалась такой зыбкой, ранимой и тонкой, что каждое неверное слово могло разрушить ее, порвать эти тонкие нити. И я молчал, наслаждаясь каждой секундой, каждым мигом, который хотелось превратить в вечность.
– У меня нет слов, – печально улыбнулась Лилит. – Нет слов, чтобы описать все свои ощущения. Такое со мной впервые. Отец всегда говорил, что я много болтаю и что в любой ситуации я найду, что сказать. И он был прав до этого момента. Сейчас я не могу найти слов, которые способны передать весь смысл чувств
– Слова – лишь скудный способ выражения наших эмоций, – сказал я осторожно. – И мне кажется, что сейчас они нам не нужны.
Она взглянула на меня. Впервые за этот магический вечер наши взгляды встретились. И я понял все, что она так и не смогла произнести. Нежные, тонкие пальцы коснулись моей руки, и по телу пробежала приятная дрожь. Я сжал ее руку. Наши лица оказались ближе, губы встретились. Вначале осторожно, опасливо, но только вначале. Тепло ее поцелуя, ласковые, но крепкие объятия, я закрыл глаза и, погрузившись в это с головой, исчез, растворился во Вселенной, где были только мы вдвоем: я и Лилит. Я перестал существовать на несколько кратких мгновений и на бесконечно долгую вечность. Эмоции разорвали мое тело на части, им стало тесно в столь жалкой, земной оболочке. Они рванулись наружу и заискрились вокруг нас миллиардами незримых огней. Этот вихрь уносил нас прочь из привычного мира, туда, где никто и ничто не способны были разделить нас. И когда я вновь открыл глаза, всё вокруг стало иным, а может, это я стал другим, вернувшись из далекой вселенной наших чувств. Зыбкая магия, окружавшая нас, теперь обрела форму, незримую, но явственно ощущаемую нами обоими.
Мы смотрели друг другу в глаза. Затем был еще поцелуй, и снова наслаждение сладостным послевкусием, и опять... А потом Лилит мягко улыбнулась и прижалась ко мне, и мы снова вернули свои взгляды к городу, наблюдающему за нами, оберегающему даже вне своих стен.
Скоро я ощутил, как Лилит задрожала.
– Холодно? – спросил я ласково, крепче прижимая ее к себе и желая отдать все свое тепло.
– Немного.
– Можем отправляться домой.
– Я хочу остаться, – она подняла на меня глаза. – Давай останемся здесь до утра. Пусть это будет наша ночь. Нас никто не потревожит.
Я молча согласился. Отчего-то я был полностью уверен в том, что и правда, никто и ничто этой ночью не потревожит нас.
Скоро согревающий нас напиток закончился. Лилит поднялась, не выпуская мою руку из своей, и потянула меня к машине. Так же, без слов, я подчинился.
Дверь бронированной Пумы закралась за нами, отрезая от ночного мрака и взгляда мерцающего Филина. Он не должен был стать свидетелем всего дальнейшего. Это только наша ночь и ничья больше…
Постельное белье было брошено на пол, она легла на спину и потянула меня вниз. Снова поцелуй, но уже не осторожный. Осторожность превратилась в страсть, и эта страсть наполнила тело жаром. Эмоции вспыхнули пламенем, и только им было позволено существовать рядом с нами, искриться между нами, и подобно электричеству пробегать по контуру, воспламеняя невиданные волны танца двух тел… Все прочее было отвергнуто, выселено в ночь и оставлено там до самого утра.
Я сдернул с нее майку и прильнул губами к груди. Затем моя рубашка отправилась туда же. Ее пальчики ловко расстегнули ремень у меня на штанах, нетерпеливо сорвали кобуру с пистолетом, и та полетела в сторону, с грохотом врезавшись в стенку. Следом мы избавились от всей прочей одежды. Между нами не осталось ничего, плоть касалась плоти, и возбуждение достигло неописуемых высот.
Мы обнажили не только тела, мы обнажили свою звериную природу. Вновь вернувшись в первобытный мир, далекий от технологий, моральных ценностей и этических правил, мы набросились друг на друга с жадностью животных, в которых нет и не может быть ничего человеческого.
Жаркий акт сопровождался криками и стонами, частым дыханием, переходящим в хрипящий звериный рык. Невероятный апогей наслаждения двух тел нахлынул волной, которая накрыла нас обоих почти одновременно, лишая дыхания.
После недолгой передышки последовал еще один тур танца, еще более страстный и яростный. Сарабанда двух жарких тел…
Запертые в маленькой бронированной коробке, окруженной бескрайними просторами открытого мира, который населяют жуткие, кровожадные существа, мы вовсе не чувствовали страха. Мы утратили ощущение времени. Мы забыли о существовании кого-либо еще на этой планете. Осталось только наслаждение, и мы отдались ему без остатка. Граница между реальностью и фантазией стала вдруг такой эфемерной. Мы не заметили эту границу, когда уснули в объятиях друг друга.