Шрам
Шрифт:
Он хотел объяснить, что движет им не просто страх, что память Луаяна дорога ему так же, как и Тории, что убийцы ненавистны ему не меньше, но что орден Лаш полон безумцев и ни перед чем не остановится, и, затевая с ним войну, Тория становится на лезвие бритвы, а для него, Солля, нет в мире ничего дороже её жизни… Однако Тория молчала, в глазах её стоял холодный упрёк, и под этим взглядом Солль никак не мог собрать в связную речь все свои мятущиеся мысли.
— Я не стану ругать тебя, — проговорила она так отчуждённо, что Эгерт испугался. — За тебя говорит заклятие… Но с каких пор его трусливый голос стал так похож на твой собственный?
Зависла пауза,
— Я так надеялась на ректора, — сказала, наконец, Тория, и голос её дрогнул. — Поддержки одних только студентов… мало… Хотя… — она о чём-то задумалась и продолжала не сразу: — Хотя я найду… поддержку… но неужели не у тебя?!
Эгерту захотелось стать перед ней на колени; вместо этого он подошёл и сказал прямо в безжалостные сухие глаза:
— Думай обо мне что хочешь. Считай меня кем хочешь, но заклятье тут ни при чём, никто не заклинал меня бояться… за тебя!.. А я… — и снова он запнулся, хотя так надо было сказать о том, как страшна и нелепа сама мысль потерять её, потерять сейчас, когда они остались вдвоём посреди враждебного мира, и как больно сознавать, что он не в состоянии защитить самое дорогое, самое любимое, что у него есть. Всё это необходимо было облечь в слова — но его жалкие усилия оказались тщетны.
Она отвернулась, так и не дождавшись. Глядя в её неестественно прямую спину, он в страхе понял, что между ними проползла трещина, что этот разговор может не забыться никогда, что надо спасать Торию и спасать себя — он понял это и по-прежнему молчал, потому что она права, потому что он трус, не мужчина и потому не ровня ей…
В коридоре послышались шаги — не обычные, размеренные, а непривычно громкие, торопливые; Эгерт услышал сбивчивый голос господина ректора и удивлённо поднял голову. Тория медленно обернулась; в дверь постучали — сначала дробно, испуганно, а потом резко и требовательно, даже грубо — Солль был уверен, что за всё время своего существования дверь деканового кабинета не знала подобного обращения.
Тория холодно подняла брови:
— В чём дело?
— Именем закона! — сухо донеслось из-за двери, и сразу же задребезжал голос ректора, взволнованный и сбивчивый:
— Господа, это какое-то недоразумение… Это храм науки, сюда нельзя с оружием, господа!
Дверь затряслась под новыми ударами, и с каждым из них душа Эгерта уходила всё дальше в пятки — он стиснул зубы, молясь про себя: небо, помоги мне хоть сейчас держать себя достойно!
Тория презрительно усмехнулась. Откинула запирающий двери крюк и встала на пороге — проклиная себя, Солль не удержался и отступил в тёмный угол. Невидимый снаружи, он разглядел из-за спины Тории красно-белые мундиры, бледную лысину ректора, толпу взволнованных студентов и скуластое, спокойное лицо офицера с зажатой в руке стилизованной плетью — знаком того, что в настоящий момент он выполняет волю властей.
— Это кабинет моего отца, — сказала Тория всё так же холодно. — Никому не позволено ломиться в эту дверь, и никто не войдёт сюда без моего согласия… Что угодно господам?
Офицер поднял свою плеть:
— Таким образом, вы подтверждаете, что вы — дочь декана Луаяна?
— Я повторю это тысячу раз и тысячу раз испытаю гордость.
Офицер кивнул, будто бы ответ Тории доставил ему удовольствие:
— В таком случае мы приглашаем госпожу следовать за нами.
Эгерт чувствовал, как по спине его катятся струйки холодного пота. Почему всегда самое страшное, самое
Тория между тем вскинула голову ещё выше — хоть это, казалось, было уже невозможным:
— Приглашаете? С какой стати, и что, если я откажусь?
Офицер снова кивнул и снова удовлетворённо, будто бы только и ждал подобного вопроса:
— Мы действуем по приказу господина судьи, — в подтверждение своих слов он потряс своей стилизованной плетью, — и уполномочены принудить госпожу, если она откажется следовать за нами добровольно.
И тогда Эгерту немыслимо захотелось, чтобы Тория оглянулась на него.
Чего, казалось бы, проще — оглянуться в поисках помощи, поддержки, защиты… Но он с самого начала знал, что она не обернётся, потому что защиты от Солля ждать не приходится, а встретившись взглядом с его страдающими, виноватыми, измученными глазами не ощутишь ни поддержки, ни надежды. Он знал это и всё равно беззвучно просил её обернуться, и она уже хотела было сделать это — но замерла на половине движения.
— Господа, — вмешался ректор, и Солль увидел, как совсем по-старчески мотается на тонкой шее его голова. — Господа… Это… немыслимо. Никогда ещё в этих стенах никого не арестовывали… Это храм… Это прибежище духа… Господа, вы творите святотатство, я пойду к бургомистру…
— Не волнуйтесь, господин ректор, — проговорила Тория медленно, будто раздумывая. — Я полагаю, что недоразумение вскоре разрешится и…
Оборвав себя, она обратилась к офицеру:
— Что ж, я поняла, что вы не остановитесь и перед насилием, господа, а я не желаю, чтобы в этих и без того осквернённых стенах произошло ещё и насилие. Я иду, — она шагнула вперёд, быстро закрывая за собой двери кабинета, будто желая этим последним движением защитить Солля от посторонних взглядов.
Дверь закрылась; Эгерт стоял, вцепившись ногтями в ладони, и слушал, как отдаляются по коридору грохот сапог, перешёптывания смятенных студентов и причитания ректора.
Здание суда было самым тяжёлым, самым громоздким, самым неуклюжим сооружением на площади. Эгерт привык десятой дорогой обходить железные двери с чеканной надписью «Бойся закона!», а круглая чёрная тумба с небольшой виселицей, где болталась в петле тряпичная кукла, казалась ему страшной и отвратительной одновременно.
Шёл мокрый снег — Соллю он казался грязно-серым, как слежавшаяся вата. Башмаки по щиколотку увязали в холодной каше, и по фонарному столбу, служившему Соллю чем-то вроде пристанища, струйками сочилась вода. Дрожа всем телом, переминаясь с ноги на ногу, он до боли в глазах вглядывался в плотно закрытые двери, теша себя изначально глупой надеждой: вот железный капкан разожмётся и выпустит Торию.
Стайка студентов, вначале составлявших ему компанию, понемногу рассеялась — понурые, подавленные, они разбрелись, не глядя друг на друга. В здание суда входили и выходили разные люди — либо чиновники, важные или озабоченные, либо стражники с копьями, либо просители со втянутыми в плечи головами. Дыша на озябшие пальцы, Эгерт гадал, предъявили Тории обвинение или ещё нет, и в чём её обвинили, и кто теперь поможет, если даже визит ректора к бургомистру окончился ничем.
Он провёл на площади полную страхов длинную ночь, освещённую едва теплящимся светом фонаря да зловещими отблесками в окнах угрюмого здания. Рассвет наступил поздно, и белесым утром Эгерт увидел входящих в железные двери служителей Лаш.