Шрамы и песни
Шрифт:
Горячие слезы потекли из моих глаз, размывая ее образ.
— Тише, малышка, я здесь. Села, это я. Шамсиил. — Я осторожно обнял ее. Легонько поцеловал ее в лоб и провел губами по нежной коже. — Ты не пострадала, все это нереально, ты просто находишься между мирами. Мне так жаль. — Я посмотрел на нее, пытаясь понять, осознала ли она, где находится, что Габриэль закинул ее в лимб, заточил в собственном разуме. Ее тело в безопасности, восстанавливается на больничной койке, в окружении тех, кто ее любит.
Ее глаза говорили больше любых слов, тело дрожало, губы отчаянно
— Какой подарок ты мне преподнес? — прошептала она.
Слезы быстрее покатились по моим щекам.
— Тише, малыш, все хорошо... — Проклятье, она сомневается, что я это я. Михаил прав... Буду ли я ей нужен, будет ли она любить меня теперь, когда я больше не ангел?
— Нет... Мне нужно знать, что это ты... что после всего... это действительно ты.
Тень Михаила накрыла нас.
— Шамсиил, ты уверен в своем решении? Габриэль может возвратиться за девушкой. Пора забрать ее.
Я притянул ее ближе и мягко погладил кончиками пальцев ее искалеченное лицо, словно пытаясь забрать ее боль.
— Безусловно, Михаил, она того стоит.
— Да будет так, — прошептал Михаил. Я знал, что ему никогда не понять. Его ангельская душа никогда не испытывала свободы и любви, которую дарит человеческая жизнь.
Прошу, Грейс... Села... не отказывайся от любви ко мне только из-за того, что я теперь обычный человек.
— Независимо ни от чего, знай, что я всегда любил, и буду тебя любить, и буду защищать тебя, всегда.
Ее глаза расширились, а дыхание стало прерывистым.
— Что ты сделал?
Сможет ли она простить, что ради нее я отказался от предложения вернуть крылья? Была ли Села такой же, как и все фанатки Шейна — полюбившей меня лишь за то, кем я был? Человеческое существование приводило к массе сомнений и неуверенности, которые так сокрушали меня.
— Если бы не я, сейчас ты бы находилась там, где тебе и предначертано быть. Так что я дарю тебе возможность начать все с начала. Вот и все, малышка. Твое наказание закончилось.
Осторожно подняв, я передал ее в протянутые руки Михаила.
— Она запомнит это, Михаил? Будет ли она помнить меня?
Как только Михаил принял ее крошечное тельце в свои великие руки, сразу же все раны исчезли, а на щеках заиграл румянец. Будучи в человеческой форме, совершенно никчемным, я позавидовал способности Михаила. На его месте должен был быть я, это я должен был исцелить ее. Но я не мог.
— Да полюбит она тебя как Шейна и только Шейна. За то, какой ТЫ, мой славный и потерянный брат, и коли так, лишь ИМ тебе и быть, пока ты не расскажешь ЕЙ о том, кем был до тех пор, пока я не вмешался. Возможно, она ничего из этого не вспомнит.
Я тщательно взвесил его слова. Все, что я мог предложить этому прекрасному созданию, — это Шейна и его жалкое эгоистичное существование. И надежду, что однажды настанет тот день, когда мы будем прощены за все наши деяния, и в один прекрасный день вернемся домой на небеса. А пока я побуду просто Шейном. И ни черта не смогу ей рассказать. Я был в отчаянии. Мне оставалось
Я развернулся и пошел к ожидающей меня неизвестной смертной человеческой жизни. Но меня остановил вопль Грейс:
— НЕТ! Нет! Все не может закончиться вот так! Ты не можешь оставить меня! — Я повернулся к ней, собираясь подбежать, но было уже слишком поздно. Ее там уже не было. Никого не было. И вновь я остался один, в окружении сплошной темноты.
Что-то медленно вытягивало меня из темноты, проникая в сознание, обжигая огнем рот и нос, проникая в ноздри и оседая в легких. Аммиак, о да, эта жуткая вонь — точно аммиак. Сработал смерти подобный дыхательный рефлекс: ощущение такое, словно кто-то внутри черепушки сжимал мой нос и взорвал мой мозг. Глаза сразу же распахнулись, и я вскочил. Черт, а это довольно крутая штука, вот только почему я не могу пошевелить руками.
И куда я, черт возьми, попал? Белые стены, больничные звуки... все как в бреду, голова кружится, комната вращается, вся голова горит, и в глазах чертовски пульсирует. Прямо передо мной сидел полицейский с небольшой бутылочкой в руках, из которой исходила пробудившая меня вонь. Нашатырь. Ах да, точно, вспомнил, Итан мне врезал, можно даже сказать с любовью. Ну, мой побег, скажем так, сильно провалился, так как кто-то очень любезно надел на меня наручники. Да, я очнулся, чтобы оказаться в полной жопе. И с того момента все становилось лишь хуже.
Когда я смог встать на ноги, двое полицейских протащили меня через небольшую толпу моих друзей. И только Итан мог смотреть мне в глаза, но во взгляде его читалась ненависть. Леа прижималась к Коннеру и рыдала, уткнувшись в его плечо. Они все решили, что я мог так поступить с Грейс?
Полицейские вывели меня из здания и затолкали на заднее сиденье патрульной машины. Они даже не сказали мне «пригнись», когда запихивали, как это бывает в сериалах, и, конечно же, мой лоб врезался в крышу машины. Я молча сидел на заднем сиденье патрульной машины с заливающей лоб и глаза кровью, а эти двое шутили о перепихоне на какой-то вечеринке прошлым вечером. Двадцать минут ушло на поездку до участка, и за это время я четко понял, что о вчерашнем сексе они оба врали. Олени в форме.
Затем они не очень любезно вытащили меня из машины и впихнули в оживленный полицейский участок, провонявший мочой и пережаренной китайской едой. Полицейские в темно-синей форме бродили с бумагами, вылетающими из их рук, и рациями, взрывающимися о преступлениях и поступивших вызовах, криками и швырянием всякой хрени друг в друга. Если бы не наручники, мне, скорее всего, было бы весело пообщаться с ними.
А потом они швырнули, да-да, именно ШВЫРНУЛИ меня в камеру и заперли ее.
Спустя два часа, когда я перезнакомился со всеми местными наркоманами, меня наконец-то вызвали. Одетый в штатское детектив назвал мое имя и открыл камеру. Уходя, я поклонился своим новым нарко-френдам и поблагодарил их за то, что так любезно интересовались моей музыкой, пока писали и какали у меня перед носом. Просто охренительные впечатления.