Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945
Шрифт:
— Мы поедем на поезде, слышишь?
Бернд не отвечает. Видимо, он решил придержать резкость при себе. Я продолжаю:
— Мы сегодня сможем проехать пару сотен километров. Мы переедем через канал, через Кереш, может быть, даже через Тису. Мы шутя преодолеем все препятствия. Чухчух-чух. Посмотришь, как далеко мы продвинемся. Бернд упорно молчит. Решил, что я сошел с ума? Что я лишился рассудка? Интересно, о чем он сейчас думает? Я продолжаю гнуть свое:
— Давай хотя бы поищем железную дорогу. Она должна быть где-то слева и не очень далеко.
Мы поворачиваем налево. Не проходит и часа, как мы натыкаемся на железнодорожную колею. Наши мнения давно совпали. Мы идем вдоль пути. Рядом с рельсами растут плевелы, мышиный ячмень, овсяница и трясунка. Тут же колышется на ветру полба и какие-то метелки. Ну же, ну! — казалось, кричали они нам. Езжайте, счастливого вам пути! Вздрагивая, листья и стебли время от времени сбрасывали нам на ноги пыль и кричали нам браво!
Вскоре показалась маленькая
Мы выбежали из укрытия.
Теперь, дорогой читатель, я расскажу тебе то, чего ты наверняка не знаешь. Имеешь ли ты представление о том, как в той стране ездят по железным дорогам? Нет, ты не можешь этого знать! Ездили там так: поезд, который мы с Берндом взяли штурмом, перевозил преимущественно, да что там, исключительно людей. Это был пассажирский поезд, поезд малой скорости, который подобрал всех, кто ждал его на том жалком полустанке. Все купе были набиты битком, гул голосов, крики, смех, визг. Из окон высовывались круглые любопытные лица. Этих лиц было великое множество — они теснились рядом, висели друг над другом. Все эти люди с жадным любопытством смотрели, кто входит, а кто выходит. На крыше, на крыше вагонов была настоящая ярмарка! На крыше сидели и лежали все, кому не хватило мест внутри вагонов, кто не смог втиснуться в двери. Женщины и мужчины с узлами и корзинами, городские физиономии, подростки. Попадались здесь и русские солдаты. Гомон, крики. Люди говорили, смеялись и кричали, переговариваясь друг с другом. В свертках квохтали куры, гуси вытягивали шеи. Птицы не могли ни бегать, ни летать; они, связанные, лежали у ног перевозивших их селян. Невероятный шум, красочный, пестрый балаган! Да, да, именно так, я говорю чистую правду! Мы забрались в самую гущу, растворились, потерялись в ней! Ту-у, поехали! Подул ветер, и мы, схватившись за шляпы, надвинули их на уши, чтобы их не унесло. Колеса вертелись все быстрее и быстрее. Это было настоящее, захватившее нас приключение — мы едем. Интересно, где мы окажемся в конце этого бесшабашного пути? Нагнув голову, мы сидели на крыше, внимательно присматриваясь к ближайшим соседям. Кажется, все было в порядке. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания. У-ууу! Как же быстро несемся мы! Мимо пролетают поля и скудные перелески. Тата-та! Крепкие нервы надо иметь для таких путешествий! Но и наши нервы не подкачали! Да, да! Слава богу, мы не оказались изнеженными слабаками! Русские солдаты, веселясь, пробирались между пассажирами и перепрыгивали с вагона на вагон. Иногда возникала небольшая суматоха, когда что-нибудь скатывалось с крыши. На все это мы смотрели, прищурив глаза и сохраняя полную внешнюю бесстрастность. Сидевшая рядом со мной крестьянка крепко прижимала к себе корзину с яйцами. Ее голая мясистая рука была толстой, как бедро. Груди лежали на корзине, как две горы.
Внезапно на крыше появился контролер. Ему показывали билеты, совали какие-то бумажки, платили деньги. Но мы отступили, в конце вагона по поручням спустились на землю и пробежали мимо вагона к следующей двери. Из окон на нас показывали пальцами и громко смеялись: цыгане! Цыгане! Мы повисли на задней подножке. Загудели рельсы, земля понеслась под ногами. Мы вылезли на крышу. Контролера уже не было. Женщина с огромными грудями и корзиной бесцеремонно оглядела нас с головы до ног. Но мы упрямо сели рядом с ней. В конце концов, это были наши законные места. Женщина переставила корзину подальше от нас. Ага! Я не отрываясь смотрел на ее поставленную на крышу руку, которая была явно толще моего бедра. Поезд остановился, и ярмарка снова пришла в движение. На освободившиеся места усаживались новые пассажиры. Мы спустились на подножку, потом, пройдя
На больших станциях мы, по понятным причинам, чувствовали себя менее уютно. Там выходило больше народа и больше входило. Трудно было предугадать, кто окажется соседом на этот раз. По перронам расхаживали русские военные. Мы со страхом смотрели на железнодорожных полицейских и жандармов. Но мы крепко держали себя в руках, ничем не выдавая неуверенности. К нам пока никто не приставал, и мы продолжали ехать — все дальше и дальше, все дальше и дальше!
Как и подобает двум сонным увальням, мы безучастно валялись на плоской вагонной крыше, поднимаясь только при появлении контролеров. Тогда мы крадучись пробирались по крыше к противоположному концу вагона, спускались вниз и снова поднимались. Пока все шло без осечек. Через Карчаг и Киш-Уйсу мы проехали до Сольнока, где поезд остановился надолго. Это стало для нас настоящим испытанием. Здесь случилось так, что кто-то ткнул Бернда в бок и чего-то от него потребовал. Бернд просто не пошевелился. Его снова ткнули, и он снова не отреагировал. Тогда толкнувший его сосед заорал так, как будто перед ним был глухой. Я делал вид, что меня все это совершенно не интересует. Бернд наконец пошевелился и сказал соседу единственное, что он вообще мог сказать:
— Добрый день! — и даже приподнял шляпу.
У соседа от неожиданности даже отвисла челюсть. Было видно, как во рту болтается толстый язык. Я углом глаза наблюдал за происходящим. Сосед сделал глубокий вдох, потом шумно и, кажется, облегченно выдохнул. Бернд лишь пожал плечами. Я прищурил глаза, ожидая, чем все это закончится. Но все кончилось просто отлично. В глазах этого тупицы мелькнуло нечто вроде озарения.
— Румын? — спросил он и сам себе ответил: — Ну конечно румын. Бернд кивнул. На этом инцидент был исчерпан.
Ага, румын, румын. Сосед задышал спокойно и повернулся к Бернду спиной. Слава богу, пронесло! Как я люблю тебя, Румыния! Ты всегда приходила нам на помощь, пришла даже здесь! Как выяснилось, этот крестьянский парень просил нож, чтобы отрезать хлеб. Он обратился к другому человеку и получил требуемое.
От Сольнока мы доехали до Чегледа. Здесь нами овладело сильное беспокойство. Никаких видимых причин для этого не было, просто сказалось сильное напряжение — у нас просто сдали нервы. Мы сошли с поезда, когда он остановился на маленькой станции после Чегледа, и устроились среди пшеничного поля, греясь под лучами клонившегося к закату солнца.
Какое это было прелестное ощущение! Какое блаженство! За полдня мы добрались до Центральной Венгрии, проделав не менее двухсот километров. Мы играючи форсировали Тису и какие-то мелкие речушки. Впереди, в каких-то пятидесяти километрах, лежал Будапешт. Игра стоила свеч, риск себя оправдал! Надо лишь набраться мужества! Теперь мы были далеко от полицейских, задержавших нас прошлой ночью и тут же отпустивших. Спасибо им за наш беспримерный триумф! Ты помнишь те счастливые полчаса, что мы провели в молодой пшенице, Бернд? Нам казалось, что мы уже почти на родине, что она близка как никогда, и проливали слезы радости!
— Бернд! — с чувством произнес я.
— Райнхольд! — ответил ты, и в тот момент мы оба думали о Германии, о том, насколько ближе она стала в тот день.
Поиски ночлега закончились неудачей.
Я вдруг ощутил сильную боль в правой стопе. Черт, в чем дело? Я сел, вывернул подошву и посмотрел на нее. Ничего особенного — грязь и затвердевшие роговые мозоли. Но было больно надавливать на подушечку стопы — непосредственно под большим пальцем. В чем дело? Этого еще не хватало! Это была капля дегтя в бочке меда. Немного горечи, примешавшейся к великой радости. Но надо идти. Я сильно хромаю. Каждый шаг причиняет мне острую боль. Какая неприятная неожиданность! Но ничего, это скоро пройдет. По дороге мы встречаем молодого крестьянина. Какая удача: парень понимает по-немецки. Мы можем с ним поговорить. Разговор течет не очень гладко, но мы понимаем друг друга. Короче говоря, мы встретили молодого шваба, и он привел нас к себе домой. Мы отлично поели за по-королевски накрытым столом. Железная песня рельсов продолжала звучать в моих ушах, чудо продолжалось. Скорость, темп прошедшего дня удивительным образом изменили мое сознание. Я был как будто пьян. Сегодня мы перепрыгнули время, и Германия была теперь близка как никогда.
На ночлег нас устроили в конюшне. В этих местах уже есть конюшни, здесь в плуги и телеги впрягают лошадей, а не быков. Мы были в Венгрии, в самом ее сердце! Мы сошли с поезда как раз в том месте, где в течение столетий селились швабы! Не от этого ли испытывали мы смутное беспокойство? Не согнал ли нас с вагонной крыши безошибочный инстинкт, томление по родине? Но мы не рассчитывали встретить здесь швабов. Я думал, что мы встретим их только к западу от Будапешта. Счастливая звезда не оставила нас. Правда, боль в ноге не давала мне спать. Я продолжал слышать стук колес и скрежет вагонных тормозов. С куда большим удовольствием я бы думал о лошадях, которые спали рядом и грезили, наверное, об овсе и свежей луговой траве. Но ночь зачастую лишает нас воли выбирать сны по нашему желанию — в этом ее благословение, и в этом ее проклятие.