Штаб армейский, штаб фронтовой
Шрифт:
А вот оценка ситуации на Западном направлении, сделанная немецким генералом Гальдером в своем военном дневнике 11 июля 1941 года. "Имеющиеся сведения о противнике позволяют заключить, что на его стороне действуют лишь наспех собранные части. Установлено, что отошедшие остатки разбитых дивизий были поспешно пополнены запасниками (частью необученными) и немедленно снова брошены в бой. В Невеле создан большой сборный пункт по формированию маршевых батальонов из остатков разбитых частей, откуда в дивизии, действующие на фронте, направляются совершенно неорганизованные массы людей без офицеров и унтер-офицеров. Учитывая это обстоятельство, становится ясным, что фронт, в тылу которого уже нет никаких резервов, не может больше держаться"{31}.
Этот вывод был, конечно, слишком поспешным и неглубоким. После войны начальные ее недели были оценены многими западными историками по-иному. Вот одна из таких оценок. "Под давлением фанатической воли своего руководства противнику удалось, несмотря на большие потери, вначале стягивая в единое
Да, фашистскому руководству было далеко до осуществления своих бредовых замыслов. Но и советская сторона также не смогла выполнить свои, казалось бы вполне реальные, планы обороны государства. Каковы причины этого? Кто и в какой мере виновен - непосредственные исполнители или высшие государственные инстанции?
Было время, когда нам, пережившим на фронте драматические события первых недель войны, говорили: не кивайте на дядю, будьте самокритичны, ищите и показывайте собственные ошибки. И мы искали, показывали, называя такие, например, как низкая боевая готовность частей, соединений и их штабов, нечеткость, а в ряде случаев и ошибочность в постановке оперативно-тактических задач. Командующие, командиры и штабы оказались в ряде случаев не в состоянии в обусловленное обстановкой время принимать обоснованные решения, доводить их до подчиненных, организовывать взаимодействие. Решения принимались зачастую при отсутствии минимально необходимых сведений о противнике, без глубокого анализа оперативной ситуации. Полученные от старших начальников боевые задачи не всегда доводились до войск, а если и доводились, то с запозданием и без соответствующих конкретизации и материального обеспечения. Перемещение пунктов управления заранее не планировалось и нередко осуществлялось неорганизованно.
Можно назвать и многие другие недостатки, в том числе и факты растерянности, проявления трусости и неумения управлять частями и соединениями. Все это имело место. Но можно ли соизмерить последствия названных упущений и ошибок военного командования с просчетами, а скорее всего, с преступной некомпетентностью политического руководства нашей страны накануне войны? Именно такая некомпетентность и игнорирование очевидных фактов поставили войска и их командование перед неразрешимыми задачами, ибо на стороне врага оказались огромные преимущества. Он без помех сосредоточил свои силы в выгодных для удара группировках у наших границ. Ему позволили скрупулезно разведать все объекты, имевшие стратегическое, оперативное и даже в ряде случаев тактическое значение, подготовить условия для почти полного нарушения связи и уничтожения авиации на аэродромах, а также в немалой степени артиллерии, боеприпасов и другого нашего военного имущества. Слепая вера Сталина в непогрешимость своих расчетов явилась для войск причиной внезапности вражеского вторжения.
Главное, в чем можно обвинить наши фронтовые и другие штабы, это потеря управления. Но она была в свое время фактически обусловлена. Подробно об этом писал мой фронтовой соратник генерал-майор войск связи Иван Федорович Ахременко. За эту правдивую оценку{33} он подвергся преследованиям и чуть не был исключен из партии. Немалых трудов и неприятностей стоило мне, чтобы защитить ею. А суть в том, что войсковая связь перед войной базировалась на телеграфных и телефонных сетях общегосударственной и местной связи. Кабельных и подземных линий не было. Узлы связи сосредоточивались в административных и промышленных центрах в помещениях, не защищенных от авиации. Отсутствовали запасные узлы связи и обходы крупных населенных пунктов. Вся система связи приграничья была известна противнику, так как центральные польские учреждения связи оказались в его руках. К тому же запрещение Сталиным борьбы с авиаразведкой вермахта позволило немецкому командованию знать и обо всех изменениях в системе связи, которые произошли после 17 сентября 1939 года. Мало этого, Сталин допустил в приграничные районы так называемых "гробокопателей" - команды наземных военных разведчиков, переодетых в гражданское платье, которые якобы искали останки немецких военнослужащих, погибших здесь в первую мировую войну. Нет ничего удивительного, что заброшенные к нам в тыл диверсионные группы, в том числе парашютисты, в 2 часа ночи 22 июня начали хорошо спланированную акцию по нарушению связи. К утру 22 июня она прервалась со всеми армиями. Оказались поврежденными и все крупные радиостанции. Попытки восстановить управление войсками, используя подвижные средства, из-за абсолютного господства вражеской авиации давали весьма скудные результаты. Присылка Сталиным на Западный фронт трех Маршалов Советского Союза - К. Е. Ворошилова, Г. И. Кулика и Б. М. Шапошникова - мало помогла делу. Тем не менее Сталин взвалил всю ответственность за трагедию Западного фронта на Д. Г. Павлова и его штаб.
Эти причины
Из лекции В. С. Тамручи и из богатой в то время военной периодики я узнал, что по танкам мы шли тогда едва ли не впереди всех. В "Военном зарубежнике" я прочитал, к примеру, отзыв английского военного теоретика полковника Мартеля о действиях советских танков в ходе Белорусских маневров 1936 года, на которые он был приглашен. Вернувшись к себе, Мартель принял участие в проводившейся в Лондоне дискуссии по проблемам механизации армии. В своем выступлении он, между прочим, сказал: "Существует немало командиров, считающих, что дни танков уже миновали и что противотанковое оружие в настоящее время достигло такого состояния, что оно сравнительно легко справится с танками. Если сторонники этого взгляда здесь присутствуют, то я должен просить их мысленно сопровождать меня на советских маневрах, на которых я имел счастливый случай присутствовать прошлой осенью. Несмотря на то, что общее число танков, применявшихся на этих маневрах, достигало внушительной цифры, в течение четырех дней маневров мы видели очень небольшое число машин, потерпевших аварию. Особого внимания заслуживает моральное впечатление, производимое таким большим числом танков"{34}.
Я поделился своим мнением о прочитанном с В. С. Тамручи, и он рассказал мне, что английское военное руководство теоретически в конце концов признало значение танков, но фактически пока в британской армии имеются лишь танковые роты и батальоны; правда, намечается создание танковых бригад, которые должны входить в состав подвижных дивизий. Во французской армии дело обстояло не лучше. Здесь все танки тоже, вплоть до начала второй мировой войны, были сведены в основном в батальоны и входили в состав кавалерии{35}.
В армиях США и Японии никаких самостоятельных теорий боевого применения танков в период между первой и второй мировыми войнами создано не было. Военные деятели этих государств заимствовали основные положения танковых теорий в других странах, особенно во Франции. К началу второй мировой войны армия США имела всего около 500 танков, а Япония - 700.
В Германии до 1933 года вообще не было собственных танков, но уже в 1935 году фашисты сформировали первые три танковые дивизии, копируя, кстати, наш опыт.
В первой половине тридцатых годов Красная Армия располагала уже несколькими мощными танковыми корпусами, в то время как никакие другие вооруженные силы в мире таких крупных бронетанковых соединений не имели.
Сразу же по окончании гражданской войны пытливая мысль наших выдающихся военных теоретиков - М. Н. Тухачевского, В. К. Триандафиллова, К. В. Калиновского и других - уже стала работать над осмыслением опыта, хотя и небольшого, боевого применения танков и на этой основе правильно прогнозировала их огромную роль в войне будущего. Одновременно военные конструкторы трудились над новыми оригинальными образцами этого вида боевой техники. Так что как только создались материальные условия, то в августе 1931 года, то есть за 10 лет до начала Великой Отечественной войны. Совет труда и обороны принял так называемую "Большую танковую программу". В ней говорилось, что "технические достижения в области танкостроения в СССР создали прочные предпосылки к коренному изменению общей оперативно-тактической доктрины по приме- нению танков и потребовали решительных организационных изменений автобронетанковых войск в сторону создания высших механизированных соединений, способных самостоятельно решать задачи как на поле сражения, так и на всей оперативной глубине современного боевого фронта. Эта новая быстроходная материальная часть создала предпосылки к разработке теории глубокого боя и операции"{36}. Простой констатацией фактов дело, конечно, не ограничилось. Тогда же была создана специальная комиссия, которая после углубленной работы рекомендовала 9 марта 1932 года иметь в нашей армии механизированные корпуса, состоящие из механизированных бригад, а также бригады танков резерва Главного Командования (РГК), механизированные полки в коннице и танковые батальоны в стрелковых дивизиях{37}. Осенью того же года были сформированы два механизированных корпуса, каждый из двух механизированных и одной стрелково-пулеметной бригад, а также корпусных частей. С учетом параллельного образования многих отдельных танковых бригад, полков и батальонов к январю 1933 года по сравнению с 1931 годом численность личного состава танковых войск увеличилась в 5,5 раза, а их удельный вес в армии повысился с 1,6 до 9,1 процента{38}.